Вскинула голову, чтобы увидеть небо. Ведь уже много дней она видела только серый потолок камеры… Наверное, уже начинало всходить солнце. Реденькие, продолговатые, похожие на сломанные перья, облака были с одной стороны чуть тронуты розоватым, словно бы сквозь их края едва просвечивала кровь. Между облаками небо было по-зимнему белесым, но уже угадывалась в этой белизне какая-то предвесенняя прозрачность. А может быть, это просто показалось Саше. «Весна без меня…» — успела она подумать с грустью. Ей захотелось еще и еще стоять так, смотреть на высокое утреннее небо… Но все три немца, вполголоса, так, что Саша ничего не поняла, о чем-то заговорили между собой, чему-то рассмеялись, и один из приехавших с машиной крикнул Саше:
— Комм, шнеллер! — вернул ее к тому, что было сейчас вокруг.
Саша шагнула к машине.
Немцы подхватили Сашу под руки, втолкнули в кузов через заднюю дверь и тотчас же захлопнули ее.
В кузове было совершенно темно, только через совсем узенькую щелку под дверью просачивалось немного света, но он не помогал разглядеть что-либо.
— Есть здесь кто? — вполголоса спросила Саша, надеясь, что в машине, может быть, и кто-либо из ее товарищей. Никто не отозвался. Она села, прислонясь спиной к стене, но вскоре отодвинулась: даже сквозь ватник, который немцы, отобрав все снаряжение, оставили на ней, чувствовалось, какой стужей несет от железной стены автомашины.
Загудел мотор, и машина тронулась.
До этого Саше казалось, что она уже примирилась с неизбежным. Но как хочется жить, как хочется! Это чувство вспыхнуло в ней сейчас с новой, мучительной остротой. И не давала покоя мысль: «А где-то, может быть, совсем недалеко, на пустыре или на кладбище, немцы уже все приготовили… известно, как они это устраивают…»
Прошло не меньше часа. Саша недоумевала: «Так долго? Куда же меня везут?»
Наконец машина остановилась. Открылась дверь, и Саше приказали выйти.
Она увидела, что машина стоит не на кладбище и не на каком-нибудь пустыре, приспособленном немцами для казней, а во дворе, огороженном высоким, глухим кирпичным забором, перед зданием, окна нижнего этажа которого наглухо закрыты железными щитами.
Сашу повели. Она обратила внимание, что в этом доме все выглядело совсем иначе, чем в грязноватом здании калинковичской комендатуры, откуда ее только что привезли. В коридоре постелена мягкая дорожка, поблескивают аккуратно окрашенные стены, на каждой из многочисленных дверей четко выведен номер. «Какой-нибудь штаб или гестапо, — поняла Саша. — И дальше от фронта, чем Калинковичи. Куда же меня привезли? И зачем? Убить меня могли и там».
