— Брат…
Ксарл попятился от Талоса, который сделал еще шаг вперед, невзирая на все усилия Кириона и Меркуция.
— Я не желаю бессмысленно бросить свою жизнь на ветер. Ты слышишь меня? Ты понимаешь меня, принц трусов? Я хочу отомстить Галактике, ненавидящей нас. Я хочу, чтобы имперские миры трепетали в ужасе при вести о нашем приближении. Я хочу, чтобы вой имперских душ достиг самой Священной Терры и чтобы от звуков их агонии бог-мертвец задохнулся на своем Золотом Троне.
Вариил присоединился к братьям, не дававшим Талосу добраться до Ксарла. Только Узас стоял в стороне, глядя на них с мертвенным равнодушием. Пророк, извиваясь в их руках, ухитрился пинком отшвырнуть Кириона.
— Я брошу тень на всю эту планету. Я испепелю каждого мужчину, женщину и ребенка, так что дым от погребальных костров затмит солнце. Собрав их прах, я приведу «Эхо проклятия» в священные небеса над Террой и обрушу пепел двадцати миллионов загубленных смертных на императорский дворец. И тогда они нас запомнят. Тогда они запомнят легион, перед которым некогда трепетали в страхе.
Талос вогнал локоть в наличник Меркуция, отправив брата на пол под треск керамита. Удар кулаком по горлу швырнул апотекария следом, и больше никого не осталось между Ксарлом и пророком. Талос направил золотой клинок Аурума в левый глаз товарища.
— Больше никакого бегства. Никакого грабежа ради скудной поживы. Отныне, когда мы увидим имперский мир, мы больше не будем спрашивать, стоит ли атаковать его ради добычи? Нет, мы спросим, какой вред его гибель принесет Империуму? И когда магистр войны призовет нас в Тринадцатый Крестовый поход, мы ответим на зов. Ночь за ночью мы будем сражаться, чтобы поставить Империум на колени. Я отброшу то, во что превратился этот легион, и перекую его в то, чем он должен быть. Я ясно выразился?
Ксарл кивнул, не сводя глаз с лица пророка:
— Я слышу тебя, брат.
Талос не опустил клинок. Он полной грудью вдохнул застоявшийся рециркулированный воздух корабля, наполненный острыми запахами машинного масла и пота Септимуса. Раб был напуган.
— Что? — спросил его хозяин.
Септимус стоял в своей поношенной куртке. Его нечесаные волосы рассыпались вокруг лица, не скрывая поврежденной оптической линзы. В руках раб сжимал шлем своего господина.
— У вас из уха течет кровь, повелитель.
Талос поднял руку, чтобы проверить. На пальцах его перчатки остался кровавый след.
— Моя голова в огне, — признал он. — Я никогда не мыслил яснее, чем сейчас, но приходится платить за это очень мучительной болью.
