Увидев Ричи, в первую секунду Леа испытала облегчение: не грабители и не любовница — это уже лучше. Но облегчение быстро сменилось разочарованием — его вопрошающий взгляд, устремленный на Леа, не позволял сомневаться в том, что без разговора с мужем дом она не покинет. Меньше всего ей хотелось сейчас объяснений — при одной мысли о них ее охватывало раздражение, смешанное с неприязнью к Ричи. Никакой боли, вызванной его взглядом, никакой щемящей тоски по прошлому… Куда все это ушло? Единственное, чего она хотела сейчас, — уйти. Чтобы никогда не возвращаться.
— Леа… — Голос Ричи звучал глухо и надломлено. Он явно хотел вызвать к себе жалость и тем самым принудить ее к разговору. — Леа… — Он словно смаковал ее имя. До Леа вдруг дошло, что впервые за несколько лет он назвал ее Леа, а не Нора. — Куда же ты пропала? Я сходил с ума… Тосковал по тебе… Где ты была?
Леа… Ее имя так странно звучало в его устах — какое-то чужое, непривычное. Словно она услышала его впервые… Леа невозмутимо спустилась с лестницы и оказалась рядом с Ричи. Скорей бы оставить дом, стряхнуть с себя это наваждение. Она выстрелила в Ричи взглядом серо-зеленых глаз.
— Мне ни к чему рассказывать тебе то, о чем ты сам прекрасно знаешь, — холодно ответила она.
— Знаю? Да я ровным счетом ничего не знаю! — горячо возразил Ричи. Если бы Леа не видела его тогда, на Ловик-авеню, она вполне могла бы поверить в его невинность, так убежденно он отрицал свою вину.
— Будь честным, Ричи Майер. У тебя есть любовница, к которой ты ездишь с цветами и шампанским. Но это твое дело, потому что теперь ты совершенно свободен. Я приехала только собрать вещи, — усмехнулась Леа. — Но выяснилось, что и брать-то мне нечего, кроме этого альбома.
Лицо Ричи побледнело и вытянулось — он не ожидал, что его женушка, его послушная Нора проявит такую решимость. Ему-то казалось, что теперь она настолько зависит от него, что и шагу не ступит без спроса. Но он ошибался и, кажется, теперь серьезно заплатит за свою ошибку. Ричи стало не по себе. Подозревая, в чем кроется причина неожиданного бегства жены, он свято верил в то, что ему удастся переубедить ее, уговорить остаться, доказать, что черное — это белое, а белое — это черное. Сейчас, видя давно позабытый огонь решимости в ее глазах, он стушевался. Аргументы, которыми он готов был сыпать, узнав, что она приехала за вещами, сгорели в этом огне, и Ричи стоял, как провинившийся мальчишка, потупив взгляд.
