Учителя были в восторге — Ёёёё! «Вау!», «Классно!» и «Здорово, черт побери!» разлетелись по комнате. Кампания подхалимажа, организованная опытным коллективом, которому нужно только одно — поскорее вернуться домой. Сюзан праздновала победу, отправив в рот сразу две мятные конфеты, и совершенно не обращала на меня внимания. Мерзавка. Идея местной «Вестсайдской истории» принадлежала мне. В ней нет ничего гениального или даже оригинального, но она моя! Идея к которой я не раз возвращалась в разговорах с тех пор, как мы вместе работаем. Об этом она, разумеется не упомянула, как и о том, что у нее в ящике лежит готовый сценарий мюзикла «Южная набережная», написанный мною.
— Как по-твоему, Габи?
Я окружила себя высокомерным молчанием. Знаю, как вывести ее из себя…
— Ну?
— Что скажешь?
— Превосходно! Молодец! Я потрясена… Откуда ты берешь такие замечательные идеи?
Она поняла, но продолжала игру:
— Спасибо, Габи.
— Пожалуйста. Ценю твою оригинальность.
— Не надо преувеличивать… — она в замешательстве поерзала на стуле.
— Кстати, ты, конечно, знаешь, что не ты первая это придумала.
Она так вздрогнула, что можно было подумать, что у нее начались схватки.
— В каком смысле?
— Бернстайн украл эту идею у Шекспира, а тот — спер сюжет у кого-то еще. В искусстве всегда так — у хорошей идеи много родителей.
Она растерянно уставилась на меня.
— Ты понимаешь, что тебе придется взять на себя режиссерскую работу?
— Само собой! Я и не сомневалась.
— Хорошо, — она обвела взглядом комнату. — Я прошу всех мобилизоваться для решения этой задачи. Габи возглавит проект. На этой неделе произведем отбор актеров. Времени мало. Габи, не знаешь, кто мог бы заняться хореографией?
Конечно, знаю! Там всё было написано — даже фамилии аранжировщика музыки и звукорежиссера. Воровка лицемерная!
В половине десятого мы все вышли из Культурного Центра на темную улицу Яффо.
— Леа, зайдешь на чашечку кофе? — спросила Сима.
Фима улыбнулся мне. По Центру гуляло много рассказов о двух учительницах рукоделия, которые в глубокой тайне ведут не вполне педагогичный образ жизни.
Я побежала к старому папиному «форду». Почему-то возникла в памяти давняя история, как было решено поменять старый «Ситроен» на новую машину. Я вдруг ясно вспомнила семейные дискуссии, и как все были против немецких машин…
Вспомнила маму и папу, склонившихся над цветными каталогами в поисках машины, которая сменит устаревшую француженку. Это одна из последних картин счастья. Оба сидят в одном широком кресле, ее кудрявая голова прижата к его голове, в которой всё больше серебряных нитей… Как красивы они были! Тогда мы еще были сплоченной семьей в новой машине с двумя детьми на заднем сиденье, которые постоянно дрались. Потом Лиор погиб, а та, что называла себя моей мамой, объявила, что не может ходить по земле, выпившей кровь Лиора, и уехала в другое место. Мы не последовали за ней. Она умоляла, но мы отказались. Папа тосковал по ней, как рыба тоскует по воде, как цветок по бабочке, — отчаянная тоска с каждым годом только усиливалась, но не соглашался покинуть эту землю. «Даже, если она проклята, лучшей у нас нет», — повторял он. Никто не сомневался, что я останусь с ним. Я должна была промывать и бинтовать раны, которые она оставила, и это удерживало меня рядом с ним сильнее всего. Она уговаривала меня поехать с ней, но я отказалась. «Я — не ты! — кидала я ей в лицо. — Я не бросаю раненых на поле боя».
