Кроме того, с самого начала их отношений Ланг стеснялся собственного тела, чего с ним раньше никогда не случалось. В душевой фитнес-клуба он украдкой поглядывал на молодые могучие торсы, накачанные прессы и самодовольные члены, еще не зачавшие детей. Затем опускал глаза и видел лишь половину своего вялого пениса, потому что остальное пряталось за маленьким, но уже имевшим место брюшком. Хотя его переживания, возможно, не имели оснований и к тому же Ланг скрывал свою досаду, он никак не мог отделаться от чувства стыда за собственное тело и вскоре стал чувствовать себя неуверенно даже в постели с Саритой. Его притягивала и в то же время пугала ее дерзость и независимость. Когда его по-зимнему сухая и уже немного дряблая кожа касалась гладкого, ароматного от крема тела Сариты, он чувствовал, что некрасив, робок и далеко не так опытен в любви, как она. Бывали ночи, когда Сарита отдавалась ему вся без остатка, но как-то высокомерно — словно королева, говорил Ланг. Она лежала на спине, небрежно раскинув руки, не обнимала Ланга, даже не касалась его. Ее глаза были закрыты, и Ланг думал, что на его месте мог оказаться любой и, хотя Сарита получает наслаждение, ей плевать, кто его доставляет.
Как-то в пятницу вечером, за несколько дней до Рождества, Ланг с Саритой подвозили Кирси в аэропорт. Кирси ехала встречать Рождество и Новый год в Мадрид, к своему молодому человеку, Мигелю, и Ланг, сидя за рулем, слушал, как девушки подшучивают над его накачанным прессом, sixpack, как они говорили. Они проехали серый от дождя Котгби, и от всей этой болтовни, беззаботной, как бабочки-лимонницы июньским днем, Ланту стало не по себе. Когда они выехали на Тусбиледен, Ланг уже еле сдерживался. Он разогнался до ста тридцати километров в час и, как только за окном мелькнул поворот на Оггельби, обернулся и прошипел:
— Может, хватит уже! Неужели вы и вправду такие… идиотки?
Сидевшая на заднем сиденье Кирси хихикнула, а Сарита холодно посмотрела на него и сказала:
— Вот как? Тебе не нравятся наши разговоры?
— Да, — ответил Ланг, — не нравятся. Ненавижу, когда несут чушь! И кривляются! — добавил он.
Сарита ничего не ответила, она демонстративно отвернулась и стала смотреть в окно: на улице моросило, все вокруг было серо-коричневого цвета, который разбавляли только неоновые вывески «Этуетти», «Гигантти» и других дешевых супермаркетов. Но потом, когда они вдвоем возвращались в город, Сарита сказала сухо и холодно:
