— Конверты? — переспросила Сарита.
— Конверты с получкой, — Ланг улыбнулся своим воспоминаниям, — шуршащие хрустящие купюры, целая пачка.
— А, получка, — сказала Сарита, — ну и дура же я.
— Неправда, — нежно произнес Ланг.
Они снова занимались любовью. Ланг чувствовал в себе какую-то кошачью лень и истому.
— У меня есть подозрение, что на самом деле ты гораздо умнее меня, — сказал он.
— Ну нет, — возразила Сарита, — ты умен, Ланг, чертовски умен и не пытайся разуверить меня.
— Ерунда все это, — сказал Ланг, — я просто устал, страшно устал.
— Я знаю, — ответила Сарита, — это слышно по твоему голосу. Ты как огонь, который вот-вот угаснет. — Взглянув удивленному Лангу в глаза, она добавила: — Ты понимаешь, что отстал от времени. Это огорчает тебя и пугает, потому что твоя способность шагать в ногу со временем помогала тебе верить, что ты будешь вечно молодым и все время разным.
Ланг с ужасом посмотрел на Сариту. Сартр! — подумал он, она читает мои мысли, она тоже видела эти слова, в этой женщине есть что-то пугающее. Но он промолчал. Сарита лежала рядом, опираясь на локоть и теребя волосы на его груди.
— Ты боишься смерти, Ланг, — продолжила она. — И в этом нет ничего странного. Забравшись так высоко, человек расстается со многими иллюзиями, и, когда он уже не боится ничего, кроме смерти, можно подумать о самом главном.
— О чем же это? — спросил Ланг, и сердце его бешено заколотилось.
— О том, как перестать бояться смерти, — ответила Сарита, — потому что это то же самое, что научиться умирать, а научиться умирать — это то же самое, что научиться жить.
— Не смей так говорить! — воскликнул Ланг.
— Почему это? — спросила Сарита, пытаясь поймать его взгляд.
— Потому что я не хочу об этом думать, — ответил Ланг.
— Ну конечно, — Сарита язвительно усмехнулась, — ты хочешь думать только о моем молодом теле.
— Да, и что с того? Я обычный человек, на кой черт мне твои истины! — Он помолчал немного и добавил: — Все мы боимся истины.
Вот тогда Сарита и произнесла слова, которые прозвучали для Ланга почти как колыбельная.
— Не волнуйся, — сказала она, — не волнуйся, мой усталый Ланг, отдохни лучше, ляг и отдохни.
Эти слова, говорил мне потом Ланг, окончательно сломили его. Он почувствовал, как тоска снова овладела им, и на этот раз он не сопротивлялся ей. Уткнувшись лицом в шею Сариты, он заплакал, тихо заплакал. И удивительно, говорил Ланг, что когда он позволил себе эту слабость, пусть и минутную, то тоска, к которой он так привык, вдруг показалась ему почти благодатью, счастьем и жизнью.
