В водовороте века. Мемуары. Том 1 | страница 34



В дни восстания корейский народ ярко продемонстрировал на весь мир, что он силен духом самостоятельности, не хочет быть рабом для чужих, не боится никаких жертв в борьбе за возвращение отнятой у него Родины, отличается несгибаемой волей и пламенным патриотизмом.

Восстание нанесло японским империалистам серьезные удары. После этого знаменательного события японские оккупанты, стремясь усыпить антияпонские настроения корейцев, были вынуждены заменить «военное управление» на «культурное управление», хотя это и было чистой формальностью.

Первомартовское восстание положило конец буржуазному националистическому движению в нашей стране. Национально-освободительная борьба корейского народа постепенно вступила в новую полосу своего развития.

Все лето у меня в ушах звенели те громкие возгласы «Да здравствует независимость!», которые сотрясали всю нашу родную землю, полную трагедии, и разносились неумолкающим эхом по земному шару. Восторженные возгласы «Ура!» побудили меня осмыслить вещи раньше, чем это было свойственно моему возрасту. На улице перед воротами Потхон, где шла такая жаркая схватка демонстрантов с полицией, вооруженной с ног до головы, мое мировоззрение сделало скачок на новый этап понимания действительности. В ту пору, когда я, привстав на цыпочки в массе взрослых, кричал «Да здравствует независимость!», могу сказать, именно тогда уже кончилось мое детство и отрочество.

Народное восстание 1 марта ввело и поставило меня в ряды народа, впервые запечатлело в моих глазах истинный образ нации. Возглас «Да здравствует независимость!» долго звучал в моей душе неумолкающим громом. Мысленно прислушиваясь к этим отзвукам, я всегда испытывал в себе несказанную гордость за непреклонную боевую волю и геройство своего народа.

Летом того года мы получили письмо от отца.

Вместе с письмом он прислал мне китайскую тушь «Цзиньбухуань» («незаменимая даже золотом» — ред.) и кисть. Замечательный подарок, да еще с таким наказом: «Хорошо учись чистописанию».

Я густо, старательно разводил «Цзиньбухуань» в тушечнице, замачивал весь пучок кисти и крупно написал на ханчжи (бумага старого корейского производства — ред.) слово из трех слогов «а бо чжи» (отец — ред.).

Вечером при коптилке мы всей семьей читали письмо отца, передавая его из рук в руки. Мой дядя Хен Рок прочитал его уж три раза. Характер у него хотя и не такой уж раздумчивый, я бы сказал, даже несколько и ветреный, что ли, но при чтении письма он стал, к моему удивлению, таким скрупулезным, таким глубоко внимательным, какими бывают только старички.