Рядом с французским бейсером, где бы он не находился, неотъемлемым атрибутом присутствует любящая его девушка: худенькая, с влажными от гордого умиления глазами и непременно на целую голову ниже его, чтобы не заслонять ни на секунду вершины природных и искусственных башен… Таково свойство всех французских бэйсеров, и хотя это не главное их свойство, но, несомненно, одно из важных и характерных.
Каждое утро, после завтрака, Французский Бэйсер сидит на скамейке у столовой — той самой скамейке, перед которой выгибает богатырскую грудь надменный Хан-Тенгри — и смотрит на запад — туда, куда скатывается пологими волнами Северный Иныльчек, и откуда против его воображаемого течения выгребает порою невнятно бормочущий от напряжения, перегруженный вертолёт.
Если вертолёт не прилетает, задумчивый бэйсер возвращается к своей палатке — сушить вспотевший в ожидании прыжка парашют, или в столовую — к весёлой, раскрасневшейся Лисе, которая научит его ещё одному округлому русскому слову.
Если же вертолёт прилетает, глаза бэйсера оживляются, он идёт к вертолёту упругой, целенаправленной походкой и обращается к пилотами на сложившемся между ними условном наречии. Затем, он одаривает подоспевшую Лису извиняющимся неловким объятием, в то время, как глаз его уже нащупывает в небе ту самую заветную высоту, где он шагнёт в звенящее ледяными кристаллами небо, нырнёт — сперва тело, а вослед ему и захолонувшая душа — навстречу жадно встрепенувшимся воздушным потокам, а вертолётный винт зло плюнет ему вдогонку порцией сжатого воздуха…
А когда волнительный момент прыжка уже позади, когда воздушное пространство, возмущённо ревя, сомкнулось за живой пулей и успокоилось, когда спасительный парашют, как бы бережным «подхватом наоборот» поймал в свой купол выплеснутое на неминуемую гибель дитя, Лиса выбегает на ледник, безошибочно угадывая точку приземления, и стоит там — ладошка козырьком над бровками, — улыбается в предвкушении и нетерпеливо покачивается на носочках.
Так и проходит их долгий медовый месяц во льдах: встречи и разлуки чередуются так часто, что их хватило бы на полноценную многолетнюю любовь обычных людей.
Вечером, за брезентом кухонной палатки, заботливо оберегающим тепло, вкусные запахи и уютный желток одинокой лампочки от покушений подступившего со всех сторон мрака высокогорной ночи, они танцуют вальс под пьяненький партизанский баян и под весёлые, сочувственные реплики кухонной молодёжи, отдыхающей после долгого трудового дня.
