– Может, так и есть, – ответил Ричард. – Об этом я ничего не знаю. Но мне не нравится эта затея. Анна совсем не такой человек.
– Ну вот, опять все сначала. Не такой человек, чтобы любоваться на всякие изящные финтифлюшки, продукты прогнившего капитализма. Боишься, что это ранит или оскорбит ее бедную коммунистическую душу?
– Люди вроде Анны не мыслят больше такими категориями, если вообще когда-либо мыслили.
– Послушай, Ричард, – заговорила Корделия, и голос ее напоминал голос нормального человека больше, чем когда бы то ни было, – я не могу понять, почему тебя так раздражает мысль о том, что молодую русскую женщину отведет в большой лондонский универмаг другая женщина, которая там уже бывала, которая, возможно, не говорит на ее языке, но хочет доставить ей радость, и прочее, и прочее. Она ведь не слепая, правда? Зачем поднимать такой шум?
– Потому что речь идет не просто о другой женщине, а о конкретной женщине.
Ричард снова осекся, а Пэт закончила за него разумеется не размыкая губ: «То есть о тебе, милочка а в тебе нельзя не сомневаться, вернее, можно даже не сомневаться, что ты выжмешь из этой щекотливой ситуации все до последней капли, в смысле возможности смутить и унизить человека, оказавшегося в чертовски непривычном для него положении, милочка». Потом, по-прежнему беззвучно, она добавила, но уже от себя: «И, сколько я помню, пока Ричард не вошел в комнату, ты прекрасно говорила по-русски?»
– Ты хочешь сказать, речь идет о богатой женщине, – изрекла Корделия, вернувшись к своему обычному тону.
– И это тоже, но…
– Ну так, боюсь, с этим я вряд ли что-то смогу поделать, тебе просто придется смириться. Я-то думала, что ты уже смирился, ведь у тебя было не так мало времени, правда? И еще я думала, ты успел заметить, что я не из тех богатых женщин, которые хвастаются своими деньгами направо и налево, желая показать другим их ничтожество. Если ты решил, что я собираюсь рядить твою русскую крестьяночку в норковые шубы и бриллианты, то ты ничего не понял, путик. В любом случае я уверена, что в ней слишком сильно здоровое чувство независимости, чтобы вытрясать дорогие подарки из богатой капиталистки. И потом, она ведь поэтесса, и, как ты говоришь, талантливая, поэтому наверняка вообще выше всего этого.
На сей раз Ричард молчал, пока не убедился, что она сказала все до последнего слова. Потом он бросил на Пэт взгляд, исполненный отчаяния, мольбы, а возможно, еще и упрека. Пэт внезапно сообразила, как впоследствии выразилась, рассказывая об этом Гарри, что еще одна неприятность общения с Корделией состоит в том, что из простого наблюдателя ты невольно превращаешься в сообщника.
