– Знаешь, настолько проще, если счета присылают в конце месяца и я плачу по всем сразу.
Знаю, хмыкнула про себя Пэт, вернее, догадываюсь. Ну, давай, поехали дальше – это такой адский труд, это вам не шуточки…
– Это вам не шуточки – совсем одной вести хозяйство в таком огромном доме, ты уж мне поверь, Патрисия. Послушай-ка… Ты это читала? – Корделия приподняла книгу с колен, но недостаточно высоко и недостаточно надолго.
– Что это? – поинтересовалась Пэт, неосторожно усаживаясь на кушетку такой пухлости и податливости, что ее колени одним стремительным движением взмыли к подбородку.
– Такой замечательный автор. Тебе там удобно, милочка? Знает Афины вдоль и поперек. Парфенон Зрехтей, – проговорила Корделия, по-своему расставляя ударения. – М-м?
– Если тебя интересует, знаю ли я Афины, я там никогда не бывала.
– Так великолепно написано, и такие дивные фотографии. Тебе страшно понравится.
– Корделия, боюсь, для тебя это будет ударом, но меня Афины совершенно не интересуют.
– Я убеждена, что ты будешь в полном восторге. Возьмешь с собой, когда будешь уходить.
– А я убеждена, что мне это ни к чему, но все равно спасибо.
– Тебе будет не оторваться. Ты могла бы задержаться ненадолго?
Да, Пэт, безусловно, могла бы, и вообще ей казалось, что ее приглашали на чай. Конечно, у нее были все основания уйти прямо сейчас, однако это окончательно свело бы ее к положению девочки на побегушках: принесла что просили и проваливай, и никакого тебе чаю. Собственно, Корделия и держала всех примерно на таком положении. Однако теперь нужда принимать твердое решение отпала, поскольку мысль о чае уже мелькнула в воздухе, и Пэт была удостоена намека, что ей надо бы остаться и сказать «привет» Ричарду.
Собственно, кроме как «привет», сказать мужу Корделии ей было нечего, да и не особенно хотелось. Если бы он хотя бы раз хотя бы намеком показал, как должен относиться к этой женщине любой мужчина, если только он не безнадежный идиот и не бесчувственный чурбан, – и что должен испытывать тот, кого угораздило стать ее мужем, – вот тогда бы у Пэт было что ему сказать. Она ведь не просила ни о каких приличествующих случаю действиях – вроде того, чтобы сжечь Корделию заживо, – и даже о проявлениях солидарности, но пусть бы он время от времени хотя бы подергивал губой, или морщился, или хоть как-то выражал свои чувства. Ни намека. Может, именно поэтому Корделия его и выбрала? Единственный мужчина на свете, который считает, что она хороша такая, какая есть. Собственно, он не лишен определенного шарма, такой неброский, интеллигентный. Может быть, оставшись вдвоем… Чем представлять, что секс и Корделия могут сосуществовать в пределах одного и того же мира, Пэт вскочила, бросилась к столу с головоломкой и принялась перебирать непристроенные кусочки, поначалу – с интересом, потом – вяло и даже со смутным чувством униженности. Этим-то и было тошно всякое соприкосновение с Корделией – поначалу просыпалось любопытство, подогретое настороженностью: вот сейчас всплывут любимые темы, возможно, с новыми интересными вариациями, но проходило совсем немного времени – и накатывала тоска, и вы начинали удивляться про себя, зачем вообще вас сюда понесло, если все, что можно здесь увидеть, прекрасно известно заранее.
