— Мы немного изучали Йейтса в школе — вперемешку с Робертом Броунингом и Оливером Уэнделлом Холмсом. Эрнест показал мне «Второе пришествие» в журнале. Нас оно потрясло.
— Лучшие никогда не навязывают свое мнение, в то время как худшие полны гнева, — сказала она. А потом прибавила: — Интересно, как отнесся бы дядя Уилли к разлитой здесь в воздухе гневной напряженности?
В другом, затененном углу студии Эрнест буквально припал к ногам Паунда, а тот витийствовал, размахивая чайником. Его рыжие волосы разметались, и мне стало понятно, почему Льюис Галантьер сравнил его с дьяволом — не только из-за волос и козлиной бородки сатира, а главным образом из-за природного пыла. Я не разбирала отдельные слова, но говорил он с напором огнедышащей лавы, все время жестикулировал и редко садился в кресло.
Эти двое — странная пара, подумала я: Дороти элегантная и сдержанная, Паунд шумный и громкоголосый, но, по ее словам, он необходим ей для работы. Сама она художница, и во время нашей беседы показала кое-что из своих работ. Мне они понравились: цвета и форма были такими же мягкими и нежными, как голос и руки Дороти, но когда я задала несколько вопросов о ее картинах, она решительно отрезала:
— Они не выставляются.
— Но почему? Ведь здесь их видят, не так ли?
— Только иногда, — ответила она и улыбнулась чарующей улыбкой, сама похожая на картинку.
В конце визита, попрощавшись с хозяевами, мы спустились по узкой лестнице и вышли на улицу.
— Хочу все знать, — заявила я.
— Он очень шумный, — сказал Эрнест. — Но мысли у него интересные. По-настоящему значительные. Он хочет участвовать в создании разных движений, хочет делать литературу, изменить жизнь.
— Тогда с ним надо дружить, — сказала я. — Но смотри, не серди его. О рыжих тебя предупредили.
Посмеявшись, мы направились в ближайшее кафе, и Эрнест продолжил свой рассказ за бренди с водой.
— У него забавные идеи о женских мозгах.
— Какие? Что их вообще нет?
— Вроде того.
— А как же Дороти? Что он думает о ее мозгах?
— Затрудняюсь ответить — но он признался, что с Дороти не зарегистрирован.
— Как прогрессивно, — съехидничала я. — И что: все парижские художники живут в гражданском браке?
— Не знаю.
— Вряд ли можно насильно заставить человека что-то сделать. Он должен согласиться на это, правда?
— Ты что, ей сочувствуешь? А если ей нравится ее положение? Может, она сама этого захотела?
— Может быть, но, скорее, наоборот. — Я глотнула бренди, глядя на Эрнеста сквозь стекло.
