Уильям был тронут задумчивым выражением ее детского личика, но, в глубине души полагая, что христианские заповеди едва ли способны облагородить людской род, счел своим долгом уточнить:
— Люди должны бороться за добро, и не потому, что этого от них требует какой-то мифический бог, а просто для того, чтобы сделать лучше чью-то жизнь, не рассчитывая при этом на награду или благодарность.
— Но разве не легче любить людей, если любишь Бога? Наши бессмертные души стремятся приблизиться к Господу, ибо они — частички его самого!
— Несомненно, — кивнул Уильям.
— Ты хочешь сказать — легче, но не бескорыстнее?
— А разве я не прав?
— Наверное, прав, — со вздохом ответила Каро. — Но не верить в Бога и знать, что наш мир — это все, что у нас есть; знать, что когда мы умрем, для нас все будет кончено… Как это скучно и печально…
— Это может показаться скучным только для эгоистов. Они не могут смириться с мыслью о том, что они не более чем высокоразвитые животные.
— А ты… ты сам можешь смириться с этим?
— Для меня эта точка зрения вполне приемлема, — с улыбкой ответил Уильям.
Каролина покачала головой:
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты изменил свое мнение. Мне досадно думать, что ты материалист, хотя, если собеседник не опускается до оскорблений, мне всегда интересно поспорить на религиозные темы.
— Надеюсь, мы с тобой все-таки не поубиваем друг друга, — примирительным тоном заметил Уильям.
Он подумал, что впервые видит такую умную девочку. На самом деле, слушая ее, с трудом верилось, что она еще совсем ребенок. «Ведь ей не больше четырнадцати», — прикинул в уме Уильям. Маленькая и худенькая, со своей золотистой кудрявой головкой, она выглядела даже младше.
Оставив в покое религию, Каролина неожиданно спросила:
— Так как насчет пьесы? Ты же не откажешь мне принять в ней участие? Мы планируем репетировать по меньшей мере две недели, а потом, когда вернутся наши с тобой мамы, тетя Джорджи и все остальные взрослые, мы сможем показать им прекрасный спектакль.
— Хорошо, я согласен. Но только не Орландо! Я могу попробовать сыграть Жака, если только никто другой уже не претендует на эту роль.
— Нет-нет, мы еще только начали распределять роли. Решено: я буду Розалиндой, Фанни — Целией, а эта гордячка Хэрриет сыграет Одри — если, конечно, нам удастся ее уговорить. Было бы очень забавно посмотреть на нее в роли неуклюжей и глупой деревенской простушки!
— А я слышал, что Хэрриет Кэвендиш — весьма достойная молодая леди, — со смехом сказал Уильям.
