Он презрительно кивнул на писца: – Посмотри на эту летучую мышь…
Захария, упав на колени, сплёвывал тягучую желчь, уже выблевав весь желудок. И одежда его, и борода были испоганены. Так и не брошенный им камень валялся рядом. Цадок сидел на земле, прижав руку к сердцу, и ловил ртом воздух.
Второй фарисей согласно кивнул: – Не пришёл старый суконщик, её отец, раньше такого не бывало…
Иуда снова отошёл к водоносам. От Ревекки он был дальше всех. Угрюмо он рассматривал беснующихся. И отвернулся, покачав головой, и стал смотреть в сторону. Он перестал слышать.
И вдруг увидел большую, не эту, другую, площадь… мощённую… немые разверстые рты, сжатые, взметнувшиеся кулаки…
Но эти, кричащие, не бросают камни. Они что-то требуют у кого-то на возвышении, а Иуда не видит, у кого…
…а толпа не видит Иуду. Они кричат, но Иуда не понимает по губам. Но всё слышнее и яростней рвёт вату грядущего тысячный, озверелый крик, и крик превращается в рёв… …и рёв накрывает Иуду…
– Варавву! Не Назарея!! Варавву!!!
Иуда замотал головой, стряхивая видение. Рёв амбарной толпы обрушился на него, и он удивлённо, и даже растерянно переспросил: – А кто пощадит Иуду?
Он повернул голову и увидел убиваемую Ревекку…
И мерно, медленно начал раскачиваться из стороны в сторону. Убыстряясь. Его длинные руки задвигались в собственном, рванном и гибком танце, почти превратившись в щупальца.
Но голова была недвижима, и оба глаза, живой и мёртвый видели только Ревекку. И если бы вдруг случился рядом рыбак из Тира, знающий толк в морских тварях, то признал бы в Иуде осьминога, что в полнолуние любит плясать на придонных камнях…
Но тирияне редки в Галилее и в Капернауме запросто их не встретить, но нашёлся один в последнем ряду, в груботканой хламиде, какую носят пастухи и рыбы, высокий, широкоплечий…
Он повернул к Иуде накутанную голову и, изумившись, успел увидеть, как обволакивает собой Иуда свой белый камень и, не целясь, исторгает его, как осьминог чернила… Руками, ногами, всем телом!
И с такой невероятной силой, что каменный полёт не оставил тени…
Камень врезался Ревекке там, где шея перетекала в затылок. Глухо шмякнуло, её голова дёрнулась и свисла вбок. Неподвижной стала Ревекка.
Толпа смолкла в единый миг, забыв закрыть рты, залитые слюной рвения. Ладонь исполненного Закона залепила всем рты. Мужчины озирались и переглядывались. И Тучный, тот, кто последний толкнул Грызуна, спросил восхищённо:
– Кто так бросил?
