Цадок рассматривал её с ненавистью. И вдруг из этой ненависти выплеснула похоть, ненасытная, дикая сласть. Так плеснуло, что пошатнулся нестойкий в житействе Захария. Но Цадок не повернул к писцу головы.
Цадок ещё молчал. Руки его в старческих пятнах ещё немного дрожали, но крепко стиснутый беззубый рот уже превратился в узкую, спёкшуюся слюной, известковую щель.
Щель приоткрылась, и рабски вздрогнул Захария, узнав хозяйские интонации. Упал сверху вниз на сжавшуюся Ревекку надменный, трескучий голос:
– Кто он?
По полу разлилась стылая злоба, прокралась и втиснулась во все закоулки, смочила все ворсинки ковра, заползла под тахту, где ничего не нашла, выползла и лизнула шершавым своим, ледяным языком точённую лодыжку Ревекки.
Та вздрогнула, и подобрав под себя ноги, обхватила колени, прижала к груди, сжала так, что побелели суставы пальцев. И стало ясно, что разодрать их, растащить, раздвинуть можно только, выломав.
И задралась при этом рубашка Ревекки, открыв бедро, гладкое, как полированный кедр.
Захария прикипел взглядом к её бедру, пригвождённый, приговорённый этим мягким, матовым блеском. Он запахнул дыхание… никогда не забудет он этой ночи! В этот миг он постиг проклятие и блаженство брака. Он жалел Ревекку. Жалел Цадока, сына Нелева, купившего себе молодую жену шесть лет назад. Жалел себя. И любил всех!
Она не произносила ни звука. Законный муж приподнял бровь, удивлённо, вкрадчиво, угрожающе… – Ты не ответишь?
Она глянула на Захарию, и только тут Цадок спохватился. Забормотал торопливо, и принялся выталкивать писца за дверь. – Иди, Захария… иди!
Но Захария не слышал. Он не мог оторвать взгляда от сияния, исходившего от женского бедра. Цадок тормошил Захарию и втискивал ему в руки не особо полный кошель. Писец покачивался, как опитый сонным зельем. Остервенело Цадок затряс писца и тот, наконец, пришёл в себя. Взглянул на кошель, отдёрнул руки, замотал головой. – Нет! Нет!
Захария развернулся и, шатаясь, пошёл прочь. Вслед ему понёсся свистящий шепот.
– Захария!
Шёпот достиг и ударил в спину. Писца пошатнуло, он дёргано обернулся.
– Молчи, заклинаю тебя!..
Писец кивнул, и Цадок торопливо притворил за ним двери. Медленно обернулся, ощерил впалый рот. – Говори…
По измазанному соком лицу Ревекки текли слёзы, оставляя после себя розовые дорожки. Она стиснула губы… и медленно, твёрдо покачала головой.
Цадок рухнул на колени: – Ревекка! Заря моя! Услада моего взора… скажи его имя, только имя! И он исчезнет!
