— Небольшой приход, — сказал Хатч. — Человек двадцать, где-то.
Люк не мог заставить себя говорить. Он испытывал неловкость в присутствии Дома. Чувствовал, как спину сверлит его ненавидящий взгляд.
— Хотя, странно. Очень странно. — Хатч ступил из-под арки на пол церкви. Люк последовал за ним. Пол был мягким как губка, буквально шевелился под ногами, как будто они ступали по матрасу. Внезапно пол накренился.
Хатч тут же упал на бок, провалившись почти по пояс в листья за первым рядом скамей. — Черт! — Хатч не мог сдвинуться с места. — Я провалился!
Люк посмотрел себе по ноги. — С тобой все в порядке?
Хатч не ответил. Не в состоянии двигать ничем, кроме головы, он смотрел вниз, туда, куда провалились его ноги. Потом приподнялся на одной руке, погрузив ее по локоть в упавшие листья, чтобы найти точку опоры.
— Хатч, с тобой все в порядке?
— Думаю, да. Только боюсь посмотреть.
— Вот. Хватайся за мою руку.
— Осторожно, — сказал Хатч. — Здесь все прогнило насквозь.
Люк остановился, затем медленно двинулся к стене слева, интуитивно чувствуя, что у основания стен пол должен быть крепче.
Хатч стоял, целиком погрузившись в образовавшееся отверстие. — Хорошо, что древесина мягкая. Представь, что натворили бы щепки.
— Или ржавые гвозди.
Хатч запрокинул голову назад и закричал дырявой крыше, — Да пошла ты на хрен! — Затем вытащил ногу из ямы и попытался нащупать подходящий кусок доски справа от себя, способный выдержать его вес.
— Я иду, — сказал Люк.
— Не. Так мы оба провалимся.
Люк издал приглушенный смешок, прозвучавший как-то агрессивно для его ушей. Замолчал и спрятал улыбку.
Сбоку пол был прочнее, и Люк осторожно стал пробираться к последнему ряду скамей. Затем перешагнул через первую черную скамью и оказался в пространстве между двумя рядами. Он едва смог поместить между ними одну ногу. — Похоже, люди здесь были совсем маленькие. Как дети.
Его собственные наблюдения слабо, но ощутимо нервировали его. Это всегда касалось интерьеров исторических зданий, где он проходил, нагнувшись, через крошечные двери и видел маленькие кровати, некогда служившие давным-давно умершим людям. Возможно, это было внезапным и нежелательным напоминанием о бренности его собственной жизни, заставившим его остро и болезненно испытать ощущение пугающей потери. Все проходит. Все, кто жил здесь и пользовался этой мебелью до того, как она стала антиквариатом, давно обратились в прах. Промозглая гнетущая атмосфера замкнутого, истлевшего пространства, в котором он находился, лишь усугубляла чувство одиночества. Не смотря на дождь, он был рад, что здесь не было крыши. Он был рад даже этому тусклому макрелевому свету. Внезапно он почувствовал благодарность к остальным за компанию. — Святым это место можно назвать лишь в последнюю очередь, — выпалил он, не удержавшись.
