Стоял декабрь. В Москве было холодно. Единственная теплая куртка Сани еле-еле прикрывала ему ягодицы, но не в осеннем же пальто лететь. Оно хоть и удлиненное, но совсем легкое. К тому же, какое пальто при разборе завалов? Решили, что лететь надо в куртке. Саня надел одновременно двое спортивных брюк, две пары носков…
Поговорить не успели. Майя только и смогла спросить упавшим голосом:
– Может, останешься?!
А он даже не ответил.
Она предприняла еще одну робкую попытку:
– Как же мы тут без тебя? Витька… вон еще совсем маленький…
Саня жестко посмотрел на жену:
– Сыну почти полтора года. Мужик уже! Матери позвони, пусть приедет, поможет. Если твоя не согласится, мою позови! И потом – не на войну же ты меня провожаешь. Через неделю-другую вернусь!
Но не через пару, не через три недели Саня домой не возвратился.
Пришло от него одно письмо дней через десять. Короткое, жесткое. За обрывистыми фразами скрывалось столько боли, что Майя даже не смогла сразу прочесть полторы страницы скупого текста. Останавливалась, откладывала листок в сторону, переводила дыхание и опять принималась читать. За каждым предложением ей виделась целая картина событий, тем более что телевизор и пресса продолжали вести репортажи с мест и недостатка в информации не было.
Саня писал: «Техника убогая, спасателей не хватает. Работают ребята из Франции, Швейцарии. Хорошие специалисты, но их мало. Мы в Спитаке. Города практически нет. Холодный ветер, пыль, трупный запах…
Из добровольцев многие уже уехали. Кого можно было вытащить из-под завалов, спасли в первые дни. Теперь если и достают, то только мертвых. Мародеры – суки! Расстреливал бы на месте! Извини… По-другому теперь ценю жизнь. Понимаю гораздо глубже, что люблю тебя. И Витьку!
Когда вернусь, не знаю… Надежды на спасение людей не осталось. Столько трупов кругом…»
Майя не могла понять одного. Ну если уже спасать некого, зачем тогда там находиться? Что еще делать? Очищать город от погибших? Хоронить? Разбирать завалы? Восстанавливать коммуникации? Да, наверное. Только ей тоже тяжело. Только она скучает и волнуется, и ждет. И на нервной почве у нее даже задержка. Притом большая.
Ой, Господи! Телефона нет, адреса обратного нет. У нее вообще такое впечатление, что Санино письмо бросили в ящик в Москве. Кто-то уезжал, видимо, оттуда, и Саня попросил опустить конверт здесь. Потому штамп обратный – тоже московский.
Саня, Саня! Когда же ты вернешься? Где тебя носит?
