Сначала я по-настоящему и не разглядела комнату, потому что стояла кромешная тьма. Свет не горел. Он включил его лишь через какое-то время, не знаю, может, через полчаса. Я совершенно обезумела, и очень сердилась, что не перешла улицу или не пошла в школу с мамой. Это было действительно ужасно. И еще беспомощность. Я плакала, потому что не могла ничего поделать. Это было ужасно — чувство беспомощности, неспособности что-либо предпринять. Это было самое худшее. Поначалу я едва выносила шум вентилятора, он так действовал мне на нервы. Это было ужасно. Впоследствии при малейшем шуме я чуть не падала в обморок. У меня появилась боязнь замкнутого пространства. Там не было ни окон, ни дверей. Я ничего не видела. Я даже не знала, слышно ли меня снаружи. Он сказал, что мои родители обо мне не будут волноваться и искать меня. А позже он сказал, что они в тюрьме.
Приклопиль получил что хотел.
И все же инстинкты, выработавшиеся у Наташи дома, уже делали свое дело. Ее семья оставляла ее одну множество раз — в этом не было ничего необычного и пугающего. Эмоции, выражавшиеся по отношению к ней, менялись словно езда на американских горках, что сбивало ее с толку, так что полагаться она могла только на себя. И снова, как солдат, научившийся переносить изоляцию в лагере для военнопленных, она могла перебрать по пунктам: Я жива — проверь. Я невредима — проверь. Я не описалась, здорова, меня не мучают — проверь, проверь, проверь.
Достойно удивления, что она смогла достичь этого спокойствия, этого почти безмятежного состояния, в возрасте, когда все еще мочилась в постель, все еще предпочитала спать со светом и все еще — несмотря на натянутые отношения — сильно зависела от матери. Эта дочерняя любовь не угаснет вопреки минутам, часам, дням, неделям, месяцам и годам, коим суждено было последовать после первых секунд ошеломления ужасным пленением.
Когда в конце концов включился свет, она критически оглядела свой герметичный мир, увидела вещи, которые со своей неослабной аккуратностью и любовью к порядку разложил для нее Приклопиль. Наташа стояла в одежде, в которой и попала туда, и с ранцем, в котором было несколько ручек и карандашей, приготовленных для контрольной по немецкой грамматике. Она так и не узнала, по крайней мере в течение многих лет, что полиция будет обыскивать ее комнату в квартире, чтобы убедиться, что они были с ней, дабы проверить подлинность показаний, что она отправилась в школу на контрольную по немецкому.
