Я ответила, что если ей больше не в чем себя упрекнуть, то это пустяки. Она преувеличивала и сводила к нулю то незаменимое, что ему дала.
— Хотелось бы мне знать, что? Да, скажите, что? Он разделил мою бедность. Вот что я ему подарила — бедность. Понимаете? Я не как моя мать, которая была настоящей дамой, француженкой, умевшей из ничего сделать королевский праздник. Она тащила на своих плечах не только маленького Дэвида, но и меня впридачу. Но когда она умерла, у Дэвида осталась только я, никого кроме меня, и это была существенная разница! Он прекрасно понял, что если не вырвется оттуда, то мы оба пойдем ко дну.
В то время Марта цеплялась за работу, которую ненавидела и преимущество которой было только в звании учителя, потому как всё остальное — график, обязанности, оплата — было ни к черту.
Она преподавала французский в «Искуплении», в классах для трудных детей — мальчиков и девочек, сплошь черных, выходцев из безымянных гетто и находящихся в волоске от преступного будущего. Из всего, что она мне рассказывала, в моей памяти, словно сокровище, остался странный образ беременных девочек, ходивших к ней на занятия.
Благотворительная организация прилагала все усилия, чтобы девочки не делали абортов. О них заботились, предлагали школьное обучение, оплачивали медицинский уход и роды. Как бы странно это ни звучало, для девочек это был неплохой период в жизни — им казалось, что они наконец-то зажили по-настоящему. Они притворялись, что чувствуют себя хуже, чем на самом деле, и уже с шестого месяца требовали, чтобы их привозили на уроки в инвалидных креслах. У меня создалось впечатление, будто я сама видела их собственными глазами. Высокомерные девчонки, которые оскорбляли учителя, если тот мешал прийти им на помощь.
Работа Марты состояла в том, чтобы следить за ними — за этой батареей наполненных молоком кастрюль, готовых в любую минуту вскипеть. Она была начеку, пытаясь предотвратить драму или уладить очередной скандал. У девочек были то вспышки гнева, выливавшиеся в бешенство, то приступы депрессии, когда они мрачно вжимались в стулья, держа палец во рту. Марта металась от одной девчонки к другой, — от кастрюли к кастрюле, — и так весь день, а к вечеру падала без сил. Она уже не была учительницей французского. Какого французского?! Странного и трудного языка маленькой страны, которую они даже не могли различить на карте мира? Марта была медицинской сестрой, приставленной к беременным девчонкам, у которых были приступы спазмофилии и которые шумно рыгали, выпив кока-колы. Она их одергивала… Девчонки раскрывали рты от удивления, затем возражали, что для здоровья будущего ребенка — они проводили рукой по животу — вредно, когда газы скапливаются в желудке.
