— Она воспринимает это как личное дело, — заметила довольная Розарио.
Мы занимались только Дэвидом, думая только о нем, не отвлекаясь ни на секунду, за исключением редких моментов, когда Марта кормила чаек своим завтраком — самой ей кусок не шел в горло. Я почти не обращала внимания на море, только иногда выходила посмотреть на улов рыбака, чтобы узнать, каких рыб он тут ловит днями напролет. Розарио не позволяла себе даже таких передышек, она лишь выкуривала одну-две сигареты в коридоре на этаже, чтобы не пропустить момента, когда правда выплывет на Божий свет. Мы ожидали свидетельств, которые сдвинут дело с мертвой точки, но получали лишь письма, где нам выражали поддержку. Мы проматывали их все быстрее и быстрее, даже не читая как следует.
И конца этому не было. Слушая галдевшим за окном птиц и звуки, доносившиеся из соседней комнаты, я впадала в отчаяние и думала, что ждать бессмысленно, что пока я сижу здесь и ничего не делаю, события развиваются.
Красящаяся женщина испарилась в зеркале, а Дэвид Деннис, принадлежавший раньше только Розарио и Марте, теперь был нахально похищен Хитер Хит, взявшей бразды правления в свои руки. Мое собственное существование больше не принадлежало мне, я была заложницей двух женщин, которые вызволяли меня лишь для того, чтобы сходить перекусить в кафетерий, купить что-нибудь в магазинчике на автостоянке или прочесть новость, пришедшую по электронной почте.
Вот тогда мы и получили письмо от Дэвида. У нас был Интернет, но его письмо долго шло по обычной почте. Он сообщал то, что мы уже знали: Хитер Хит и ее адвокаты поставили перед собой задачу добиться экспертизы отпечатков. Возражение о дороговизне операции, неоднократно выдвигаемое судом, потеряло силу, поскольку Хитер Хит брала все расходы на себя. А еще он дал разрешение, чтобы все материалы дела, в том числе, показания Энтони были выложены в Интернете. Дэвид думал, что сейчас самое время рассказать его историю всему миру, раскрыть всю правду, все жалкие тайны Роузбада. Он добавлял, что с Хитер Хит снова обрел надежду. Матери он писал, что любит ее и что она должна ему верить — он не виновен.
То, как написанное от руки письмо взорвало наш информационный мир, показалось мне самым живительным событием за последнее время. Его растянутый, наклонный, высокий и одновременно неуверенный почерк был даже более интимным, нежели фотография. Старательно выведенная и несколько раз подчеркнутая подпись свидетельствовала, что Дэвид как бы подписывался под каждым словом, ставил клеймо, выбивал на камне свою отметину. Он жил и изо всех сил кричал нам об этом. Он не был готов покинуть этот мир.
