Я приехал в Верхнюю Кару как раз в то утро, когда эта попытка к бегству была раскрыта, и своими глазами видел возмущение и ярость арестантов, казаков и администрации. Казаки требовали отдать виновника им, причем арестанты нисколько не возражали. Вступился за беглеца только старый начальник здешних тюрем, в прошлом гвардейский офицер. С первых же минут личного знакомства этот тюремный начальник внушил мне доверие, он был единственный, у кого все оказалось в отменном порядке, без недостач на складах и в кассах, а в тюрьмах царила необыкновенная чистота.
Начальник объявил арестантам и охране, что возьмет на себя ответственность за этого человека, если тот даст арестантское слово не бежать, пока находится в его тюрьмах. Тот задумался, по лицу было видно, что в душе у него идет тяжелая борьба. В конце концов, он поднял голову, кулаком хлопнул по правой ладони тюремного начальника и сказал: «Даю нашему глубокоуважаемому господину начальнику Львову мое арестантское слово, что, пока нахожусь в его тюрьмах, не сбегу». Все стороны с таким исходом согласились, а я спросил Львова, как он может пойти на такой риск и поручиться за бандита, который норовил сбежать из всех тюрем и у которого на совести не одно убийство. Львов отвечал, что данное ему арестантское слово еще никто не нарушал, хотя он уже двадцать лет служит начальником тюрем. Этого арестанта он на восемь дней упрятал в карцер на хлеб и воду, тем все и кончилось.
Столь же изощренным образом были устроены другие майданы — в стенах, под потолком, под печными фундаментами. Надзиратели обычно состояли в сговоре с майданщиками и тайну не выдавали. Не только на каторге, но в любой российской тюрьме непременно имелся майдан.
«Мотом», т. е. транжирой, называли арестанта, который продал свое казенное платье, белье, сапоги, полушубок, шапку и халат и по утрам, когда камеру отпирали, стоял либо нагишом, либо в тряпичной набедренной повязке. Случалось, поголовно вся камера, а то и не одна за ночь сбывала всю свою одежду и утром заступала на работу босиком, в набедренных повязках. Начальники тюрем в таких случаях впадали в безудержную ярость, назначали массовые экзекуции — от пятидесяти до ста розог — и десять-четырнадцать суток строгого карцера на хлебе и воде. Начальнику тюрем приходилось самому изыскивать средства на закупку одежды для арестантов, вот почему он мог простить все, только не разбазаривание казенного платья. А это платье для каждого арестанта состояло из двух пар штанов, двух халатов, двух пар сапог, полушубка, пальто, двух комплектов исподнего, кожаных и шерстяных рукавиц, а также летней и зимней шапки. Одежда была из солдатского сукна, полушубок — хорошей овчины, а кожаные и валяные сапоги — из добротного материала, выдавались эти вещи начальникам тюрем по числу арестантов, должны были прослужить определенный срок и, если рвались раньше времени, подлежали починке.
