Студент Измайлов совсем высох от чахотки, но был красивый, гордый, с юношеской бородкой, с маленькими усиками, с большими, строгими, как у отца, глазами. Другой студент был коренастый, большеголовый, белотелый парень, с круглым, по–мужицки простецким лицом, с густой рыжей шерстью на щеках и подбородке. Он всё ергмя улыбался, а когда здоровался с караульщиками, снял свой картуз, встряхнул длинными русыми волосами и засмеялся:
— Кого это вы здесь караулите, ребята? Да ещё с кольями… Страсть‑то какая!
— Чай, от холеры… — озлился вдруг Ванька Юлёнков, не отрываясь от морды лошади. — Староста нарядил. Ежели, бает, кто в колодец ведром или мордой сунется — колом по хребту. Это дохтора, бает, от большого ума такое распоряжение дали… — И он заикал от смеха, издеваясь над глупостью докторов.
Миколька дрыгал ногой и, хитро ухмыляясь, гудел себе под нос, как шмель:
— У нас бабы воем воют: мы их в тину загоняем — к колоде, Лунка‑то, вишь, какая длинная! Ну, а им там месить грязь‑то не по сердцу.
Студент засмеялся, и круглое лицо его стало очень хорошим.
— Святая истина, парень: сердце грязи не выносит — оно живёт чистотой и от грязи звереет. Колодец у вас проточный: вода постоянно очищается. Пускай женщины черпают воду прямо из сруба, Не отгоняйте их. А вот грязь и трясину мы известью протравим. Холера‑то — не в колодце, а в грязи.
Миколька облокотился на кол и, показывая щербатыэ зубы, вкрадчиво спросил:
— А за что это дохторов бьют на Волге? По дурости бают, что они народ морят.
Измайлов порывисто вскинул голову и вонзил в него вспыхнувшие гневом глаза.
— Дураки болтают, а ты, дурак, ехидничаешь да ещё кол схватил. На кого ты свой кол приготовил?
Весёлый студент, вероятно, был добряк: он сдвинул картуз на затылок и, подмигивая Микольке, захохотал.
— Это он, Дмитрий, от мух вместо хвоста отмахивается. Не пугай его.
А Миколька не сробел и с прежней усмешечкой простачка ответил:
— От мух‑то отчихаешься, а человек с человеком ино место только кольями говорит понятливо.
Весёлый студент как будто услышал в словах Микольки что‑то очень занятное и поразительное: он опять захохотал, покрутил головой и с восторженным изумлением крикнул Измайлову:
— Слышишь, Дмитрий, этого мудреца? У него, брат, боевой опыт. Сколько же тебе лет‑то, философ?
Миколька охотно ответил балагурным говорком:
— ЙЛениться бы, барин, пора, да беда — не пробилась борода.
Он сейчас был очень похож на своего отца — Мосея.
Молодой Измайлов стоял попрежнему строго, по-барски, но при последних словах Микольки сдержанно улыбнулся.
