— У меня не будет в четверти двоек, ясно вам?! — прокричал Кондратьев, с отвращением и наслаждением одновременно глядя на все это стадо послушных баранов, поджавших хвосты и готовых кувыркаться через голову, если ему так захочется.
— Господи, и только? — тоном добродушной тетушки воскликнула Мальцева, делая шаг вперед и радостно улыбаясь. — Глебушка, ну и перепугал ты нас, слезай сейчас же, я тебе обещаю, что ни одной двойки у тебя не будет, — мелодично пропела она, мило улыбаясь и пытаясь остановить трясущиеся губы.
— Я не верю вам! — огрызнулся он. — Пусть пообещает она!
— Кто «она», детка? — тянула время Мальцева.
— Она, черт вас всех побери! — нога Глеба скользнула по железу вниз, но, зацепившись рифленой резиной за неровность подгиба, зафиксировалась.
— Ты хочешь, чтобы к тебе подошла Светлана Николаевна? — Мальцева сделала вперед еще один едва заметный шажок. — Сейчас она будет, за ней уже послали, только не совершай глупостей, Глебушка! Двойки — это не тот повод, из-за которого стоит расставаться с жизнью. Не дури, сейчас мы все уладим, — успокаивающе проговорила она.
— Отойдите, я хочу видеть только ее! — во все горло заорал он. От мороза руки его закоченели, и он вдруг с ужасом осознал, что его затея может окончиться не так, как он запланировал: в любой момент пальцы могут не выдержать его веса, и он полетит вниз. Обалдев от страха, он вытаращил глаза и, скривив лицо так, что между верхней губой и носом не осталось расстояния, во всю глотку завопил. — А-а-а-а-а!!!
В напряженной тишине коридора раздались шаги Светланы. Она была с детьми внизу, успокаивая их и пытаясь отвести подальше от злополучных окон, но как только ей передали, что ее ждут наверху, она бегом добралась до четвертого этажа.
Так же, как и все остальные учителя, она понимала, что Глеб шантажирует их, не собираясь сводить счеты с жизнью, а только рассчитывая перетянуть одеяло на себя, но жизнь ребенка была важнее любых принципов, а на скользком узком подоконнике могла произойти любая случайность. Увидев Нестерову, Кондратьев перестал вопить и, нагло глядя ей в глаза, громко заявил:
— Я слезу, но только при условии, если вы сейчас же попросите у меня при всех прощения и скажете, что были ко мне несправедливы. Мало того, вы должны будете пообещать мне, что о двойках в четверти речи не пойдет, срамить своего отца я не позволю!
— А тебе не приходит в голову, что ты сам позоришь своего отца? — невольно, дивясь наглости Кондратьева, произнесла Светлана.
