Самой Евгении в школе приходилось очень худо, это обстоятельство пошло на пользу многим поколениям ее учеников и учениц.
«…Мое детство было омрачено тупой, холодной и ненавистной учебой в одной из школ, какие в конце восьмидесятых и начале девяностых годов стали обычным явлением во всех странах. Так как по натуре я очень общительна, то, переступив порог школы, твердо решила всем сердцем полюбить и семь десятков будущих подруг, и восьмерых учителей. Но это оказалось делом несбыточным. Они не позволяли себя любить. Атмосфера была очень тяжелая… Кроме того, меня одолевала неимоверная скука… Чем старше я становилась, тем труднее было заставлять себя ходить в школу… Духовное отчуждение усиливалось с каждым часом. Приходилось тайком читать хорошие книги вместо плохих, рекомендованных в школе… Постоянно вошло в привычку искать духовную пищу под партой… И по сей день нет для меня красок милее и ближе, чем розовато-коричневые тона рекламных книжек. Но „подпартное“ образование перестало радовать. Благовоспитанному ребенку не подобало иметь тайн. Было не понять, что можно, а чего нельзя, и все тонуло в молчании. Это угнетало душу и лишало покоя и самоуважения. Школа самым наглядным образом подтверждала мысль о том, что юность есть не что иное, как состояние мучительного перехода…»[64]
После окончания учебы для жаждущей знаний девочки оказался закрытым доступ во все университеты монархии. В Швейцарии же, в которой, как известно, очень поздно добились для женщин равного с мужчинами избирательного права, как это ни парадоксально, путь к женскому образованию был открыт гораздо раньше. С 1840 года гражданки Швейцарии, а с 1865 и иностранки получили возможность учиться на философских факультетах, в Австро-Венгрии же этого академического новшества удалось добиться только в начале нашего столетия.
Послушаем, что говорит об атмосфере, царившей на философском факультете в Цюрихе, сама Евгения Нусбаум:
«…Но тот, кому привелось быть студентом в Цюрихе на рубеже веков, пережил нечто совсем иное: студенческих волнений тогда не было, волновало, может быть, лишь одно: удастся ли мне продвинуть себя и все человечество по пути прогресса? Все существующее вызывало недовольство, как это всегда свойственно молодежи. Мечталось о революции… Идея переворота витала в то время в воздухе. С таким запалом я и появилась в Цюрихе. И тут меня сразу окутала беспечальная, приятно оживленная атмосфера, которая навевала спокойствие и безнадежность. Как же так? Выходит, в революции не было необходимости? Здесь все совершалось эволюционным путем…»
