Техники, осматривая машину, то и дело восклицали:
— Вот это да! Плоскость-то наполовину вырвана...
— А центроплан — вот так дыры!
— А кабины, кабины-то изрешечены...
— Прямо как в песне, — воскликнула Тая Коробейникова и пропела:
Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы к родной подлетаем земле.
Бак пробит, хвост горит,
Но машина летит
На честном слове
И на одном крыле.
— На самолюбии! — отрезала Алцыбеева.
— Повезло же вам, — сказала старший техник эскадрильи Дуся Коротченко. — Ума не приложу, как же вы сели?
— Хочешь жить — сядешь, — устало отозвалась летчица. — Подумаешь, что там Данте! Вот это и есть ад...
И только тут я поняла, что летчица совершила нечто из ряда вон выходящее. И что нам действительно здорово повезло.
— Вы знаете, что вас спасло? Знаете, почему снаряд не разорвался внутри фюзеляжа? — спрашивает инженер по вооружению. — Перкаль вас спасла. Если бы фюзеляж был обшит чем-то более твердым, хотя бы фанерой, вам несдобровать бы.
— Давайте лучше осмотрим машину, — предлагает Алцыбеева механикам. — А ты ступай, — говорит она мне, — иди доложи командиру.
На старте вместе с Бершанской стоит мужчина. Я бодро подхожу и докладываю о выполнении задания. Показываю на карте, откуда стреляли.
— Из чего стреляли? — Мужчина склоняется над моим планшетом.
Я чуть не ляпнула: «Не из рогатки же», но только пожимаю плечами. Его вопрос для меня звучит странно. Я еще не умею различать по огню калибры орудий.
— Так из чего же? — настойчиво повторил он вопрос.
— Бах! — и серое облако, — сказала я серьезно.
Мужчина громко хохочет, а я обиженно думаю: «Ездят тут всякие... тебя бы туда...»
Мужчина, а это был штурман дивизии, уловив мою обиду, примиряюще говорит:
— Молодец! Не растерялась.
Тут подошла Алцыбеева и доложила, что машина лететь не может, в ней только серьезных пробоин восемнадцать.
— Полетите на запасной? — спросила командир.
— Да.
Сил хватило, чтобы четко повернуться и сделать пару шагов. А потом... Хоть упади вот прямо здесь на землю, прижмись к ней покрепче и — никуда. Спать, спать, спать! У меня было такое состояние, что казалось, я не смогу больше сделать ни шагу, не то чтобы подняться в самолет. Колени дрожали от напряжения. И в эту минуту мне вспомнился отец и его рассказ о том, как они, партизаны, шли с вилами и топорами на колчаковцев в гражданскую и в бою добывали себе винтовки. С трудом я отодрала ногу от земли, сделала шаг, другой, еще... Тут я, наверное, пошатнулась, и меня поддержала чья-то рука.
