— Ах, вот как! — Саэко только сейчас вспомнила, что он был художником.
Упомянув о рисовании, Онодзаки возбудился и покраснел как ребёнок. И его уже нельзя было остановить.
— Когда мы в этих адских условиях возвращались из Бирмы, самым тяжёлым для меня было то, что я могу умереть после того, как я начал вновь рисовать. Смешно, я был сосредоточен только на этом, а вокруг умирали люди. Я, как и все, получил ручную гранату, чтобы иметь возможность покончить с собой. Но когда у меня начался приступ малярии, я понял, что могу использовать её, поэтому я выбросил её, решив, что подобные вещи мне не нужны. Я должен вернуться в Японию живым и рисовать. И это я повторял и повторял себе, когда меня трясло от малярии и боль становилась невыносимой. Сейчас, вернувшись, я ещё не могу рисовать очень хорошо, но то, что в то время я вновь и вновь повторял это, спасло меня от рукопожатия со смертью.
— Вся эта история звучит как сплошной кошмар.
— Это верно. Ужасное испытание.
Казалось, что разговор на эту тему исчерпал себя, их глаза встретились, и они улыбнулись друг другу.
Принесли пиво, и Онодзаки выпил свой стакан одним залпом. В Сингапуре он, бывало, хвастался, что может перепить любого матроса.
— Что ж, война закончилась, и наступило время таких как Онодзаки, не правда ли?
— Время Онодзаки?
— Да, время процветания искусства, литературы…
— Чушь! — он широко раскрыл свои глаза и замахал руками. — Культурная нация? Когда я встречаю людей, которые занимаются подобной болтовнёй, я презираю их. Только политики настолько безответственны, чтобы всё это говорить. Во всяком случае даже великий мастер Кохэй Онодзаки не может прокормить себя своим рисованием. Он даже не признан.
Увидев, что другие музыканты направляются к помосту для оркестра, он ворчливо встал.
— Работа, работа. Извините меня. Если вы задержитесь, я приду, и мы поговорим позднее.
И седовласый художник повернулся к ним своей широкой спиной и направился к помосту за своей гитарой, где уже собрались остальные музыканты. Прожектор освещал его белый костюм, но он выглядел не весёлым, а скорее серьёзным.
— Старый знакомый, тётя Саэко?
Саэко взглянула на красивое улыбающееся личико Тосико и промолчала.
— Почему он говорит такие вещи, когда он всего лишь музыкант в оркестре?
— Какие вещи?
— Называет себя художником! И почему он должен вспоминать о войне — в таком месте, как это?
Саэко возразила:
— Он хороший и честный человек. К тому же он никогда не был солдатом.
