Я в знак согласия кивнул головой, ибо понимал, что это правда. После этого мы замолчали, а еще через пару минут поднялись на палубу. Ветер к этому моменту усилился и яростно трепал фок, но, несмотря на это, в тучах появился разрыв, откуда лился удивительно яркий солнечный свет.
Я взглянул на помощника и улыбнулся, ибо увидел в этом доброе предзнаменование, но он покачал головой, словно говоря: «Это не добрый знак, а знак, предвещающий еще худшее».
И он, как я вскоре убедился, был прав; ибо не прошло и десяти минут, как солнце спряталось, и прямо, казалось, над верхушками мачт повисли тучи — громадная надувающаяся паутина из черного пара, чуть ли не смешавшаяся с клубами пены и брызг. Ветер, казалось, крепчал с каждой минутой, завывая столь ужасно, что временами начинали ныть барабанные перепонки.
Так прошло около часа; судно бежало под двумя марселями, видимо, нисколько не утратив хода после потери фока, только, пожалуй, больше, чем прежде, зарываясь носом в воду. Около половины шестого в воздухе над нами раздался еще более громкий рев, столь мощный и страшный, что приводил в оцепенение и потрясал; и в то же мгновение ветер сорвал оба марселя с ликтросов, а также поднял с юта в воздух один из курятников, с неслышным грохотом обрушившийся на главную палубу. К счастью, не тот, куда я засунул фотоаппарат.
Потеряв марсели, мы остались с голыми, без одного клочка парусов мачтами. Однако усиливающийся ветер был столь яростен, столь мощен его натиск, что судну, гонимому ветром, дувшему в рангоут без парусов и корпус, удавалось опережать чудовищные, накатывавшие волны, теперь достигавшие действительно устрашающих размеров.
Следующие час или два, насколько я помню, время тянулось монотонно. Время скверное и потрясающее, с постоянным оглушающим ревущим завыванием шторма. Время уныния и захлестывающих волн, на которых судно качалось и плыло вперед. И с каждым часом ветер свежел, а вихрь циклона — «Дуновение смерти» — становился все ближе.
Ночь опустилась на землю рано, или если не ночь, то темнота, что собственно одно и то же. И теперь я явственно видел, сколько разлито вокруг нас электричества. Молнии не сверкали, зато во тьме появлялись порой дрожащие огни. Мне не подобрать более верного определения, чем «дрожь» света — широкие, блеклые полосы дрожащего света на черном, внушающем ужас покрове туч, висевших, казалось, так низко, что при каждом крене судна котик на грот-мачте, должно быть, «взбаламучивал» их.
