Вереница серых фигур медленно, проходя мимо окна, спускалась вниз. Большой Хуан Карлос держал крышку люка повернутой к себе и считал, ибо ему было прекрасно известно, когда она появится. Минет сто девятая монашка, и затем в окне покажется лицо его возлюбленной. В этом неизменном мире порядок никогда не меняется.
Когда мимо узкого окна проследовала сто седьмая молчальница, он повернул крышку люка так, чтобы надпись была видна, и стал показывать на нее, чтобы сразу привлечь ее внимание к написанному вопросу и она успела, проходя мимо окна, за несколько коротких мгновений прочитать его.
Вот скрылась из вида сто девятая фигура, и вот он уже молча вглядывается в ее лицо, когда она появляется, устремив на него свой взор. У него глухо, противно бьется сердце, и глаза застилает легкая пелена, но он знает, что ее глаза жадно скользнули по надписи, и вдруг ее лицо еще больше побледнело под натиском вырвавшихся в один миг на волю противоречивых чувств. Затем она скрылась из вида, и он уронил крышку люка, цепляясь левой рукой за ванты.
Маленький кривой человек подкрался к нему. «Она видела, капитен! Она просто не успела ответить. Не знала, что и думать. Смотрите во все глаза сегодня вечером. Она обязательно кивнет», — отрывистым шепотом проговорил он, и большой мужчина, вытерев лоб, утвердительно кивнул головой.
В монастыре женщина (внешне монахиня) на дрожащих ногах спускалась по лестнице, а ее мозг на несколько коротких мгновений превратился в ревущую бездну надежды. Не успела она, еще мысленно видя перед собой надпись, пройти и трех ступенек, как осознала, что от ее веры, страха и преданности остался один пепел. Они сгорели в огне любви и страданий, много лет пылавшем в ее груди. Больше у нее не было никаких обязательств, она ничего не боялась, и только одно имело для нее значение: всю оставшуюся жизнь принадлежать ему. Она сразу увидела и приняла перемену в себе. Восемь долгих лет закваска любви бродила в ней, вызывая одни страдания; но только сейчас она поняла и осознала, как сильно преобразилась она, совершенно отличаясь от той девушки, которая явилась сюда восемь лет назад. Впрочем, лишь спустившись еще на несколько ступенек вниз, она начала по-новому, узнав себя с совсем другой стороны, смотреть на себя. Она не раздумывала и не колебалась, а признала с радостным испугом, что уйдет к нему — что для нее сейчас ничего не имеет значения, кроме того, что она уйдет к нему. Желания, и нет таких слов, которыми могли бы описать ее готовности, рискнуть (или даже променять) неведомым вечным блаженством ради вполне определенной «чечевичной похлебки», столь желанной для ее изголодавшегося сердца. И признавшись себе в том, что она вполне созрела, она только и думала о том, как бы сообщить о своем преображении мужчине, который будет ждать ее на закате на каботажном суденышке. Тем же вечером, незадолго до наступления сумерек, сто десятая серая фигура кивнула Большому Хуану Карлосу, и он крепко сжимал ванту до тех пор, пока душившее его чувство не оставило его.
