* * *
Жизнь моя идет своим чередом: съемки, спектакли, поездки, перелеты, гостиницы. Вереница ярких, насыщенных, суматошных дней. Мне почти удалось забыть… Почти…
Лишь раз в году, в особенно темную, сырую и ветреную апрельскую ночь, мне делается тревожно. Где бы я ни находилась: в суетливой и тщеславной Москве, в изысканном и галантном Париже или в бешеном Нью-Йорке – что-то выталкивает меня на улицу, заставляет подставлять лицо моросящему дождю и вслушиваться в стон ветра, словно в нем можно расслышать ответ на не дающий мне покоя вопрос: неужели он совсем не любил меня? Ветер не даст мне ответа, может быть, потому, что я знаю его сама.
Нет, конечно, нет. Я знаю, он тоже любил меня. Именно это и выкручивало его, выматывало душу. Он рассчитывал, что сможет в нужный момент отречься от меня, но под конец уже понимал, что не сможет.
Я не думаю о том, какое будущее ждало нас, если бы не нож Дени (мне говорили, что отец за немыслимую взятку сумел значительно скостить срок заключения, впрочем, это точно неизвестно). Наверное, его у нас не было, этого будущего. Он был моим настоящим, а стал – прошлым. Прошлым, о котором почти удалось забыть, которое меня не беспокоит. Разве только в тревожные апрельские ночи…
«А вас, вас я обвиняю в том, что вы не выполнили свой человеческий долг. Перед лицом этого мертвеца я обвиняю вас в том, что вы позволили любви пройти мимо, пренебрегли прямой обязанностью каждого живого существа быть счастливым, избрали путь уверток и смирились. Вы заслуживаете смертного приговора; приговариваю вас к одиночеству».
За мутным окном гримвагена метель. В предутренних сумерках проступают строгие красно-белые очертания Новодевичьего монастыря. Снег засыпает золоченые купола, сугробами ложится у стен, забивается в древние бойницы, укрывает темно-зеленые крыши монастырских строений. В Смоленском соборе звонят колокола. На этот звон пробираются сквозь снежную замять закутанные старухи, прикрывая изможденные лица варежками. Должно быть, начинается заутреня. А впрочем, я не сильна в церковных делах. Я отворачиваюсь от окна.
Голова плывет, а перед глазами вертится липкая муть. Еще бы, вчера, получив массу духовных удовольствий на ярмарке тщеславия в Союзе кинематографистов, я едва успела заехать домой переодеться и сразу же направилась на ранние съемки.
Черное пустынное шоссе, покачивающаяся за окном мгла, изредка прорезаемая оранжевым светом фонарей, затем долгий грим, бесконечные дубли на морозе под пронизывающим ветром, недовольство красавца режиссера, окоченевшие актерские ноги и посиневшие носы. За подслеповатым окном занимается тусклый зимний рассвет.
