Августовское солнце клонилось к закату. На распахнутой в сад створке окна сушились Тошины плавки и Женин ярко-оранжевый купальник. Во дворе Алла Ивановна усердно выпалывала сорняки вокруг клумбы с анютиными глазками. С террасы донесся раскатистый голос Спиричева-старшего:
– Хода нет – ходи с бубей, бубен нет – ходи с червей.
Тоша сгреб разомлевшую от жары Женю в охапку и поцеловал в пахнувшее речной водой плечо. Вследствие того, что семейные капиталы были порядком растрачены Тошей во время его разудалого загула, на семейном совете было решено, что медовый месяц молодые проведут на подмосковной даче Федора Николаевича. И вот уже неделю они наслаждались друг другом среди пузатых садоводов, крикливых деревенских бабок и парного молока по утрам.
– А все-таки хорошо, что ты не кинозвезда. Сейчас спешила бы на съемки куда-нибудь в Париж или Лондон. А я бы торчал тут один.
– Ты бы тогда был олигарх и торчал не тут, а на каком-нибудь совещании совета директоров твоего банка, – напомнила Женя.
– Да ну его, в такую жару, – засмеялся Тоша. – Знаешь, по-моему, мы все равно неплохо устроились.
– Значит, ты не только на войне можешь чувствовать себя по-настоящему счастливым? – лукаво спросила Женя.
– Не-а… Лишь бы у тебя находилось время на близость, и не только духовную. – Смеясь, он повалил молодую жену на кровать и набросился на нее с поцелуями.
На веранде тяжело заскрипело старое кресло. Бабка, поднимаясь, сгребла со стола карты и сурово выговорила Спиричеву-старшему:
– Давай-давай, Николаич, держи себя в руках, нервничай после расплаты.
Федор Николаевич, ругаясь, отсчитал проигрыш, и бабка, пряча купюры в карман засаленного фартука, произнесла:
– Пойду, что ли, ужин разогревать. А-то наши-то сейчас встанут, жрать захотят. Засранцы!
В тот день у меня было отличное настроение. Я подписала контракт с киностудией, по дороге дала интервью какому-то желтому изданию и совсем уже перед домом завернула в подпольное казино, где и спустила всю имеющуюся наличность. Этого мне показалось мало. Я наведалась в недавно приобретенную квартиру в спальном районе Москвы, где пахнущие свежей краской и лаком многоэтажки красовались среди специально высаженных, тоненьких еще деревьев, забрала все, что там лежало, заманчиво зеленея, и отправила туда же. Настроение совершенно не испортилось. В исступлении и ликующей радости я позвонила мужу и сообщила, что все кончено – мое терпение иссякло, выносить этот бешеный темп жизни я больше не в силах.
