К тому времени, когда к ней пришла Геля Арыкова, о бабушке Вере уже ходили легенды. Из библиотеки ее давно проводили на заслуженный отдых, но пенсионеркой себя Вера Ильинична не чувствовала. В ней было столько жажды жизни, что голубые глаза ее сияли, не поддаваясь старости, стирающей все цвета. Эта женщина обладала самым важным человеческим качеством, необходимым для врача или знахаря — ей был интересен каждый, кто к ней обращался. Она любого принимала, как родственника, которого ей самой крайне важно было спасти. И, чувствуя это, люди записывались к Вере на прием.
Геле не пришлось долго ждать. Ее австралийский дядюшка обладал не только солидным счетом в банке, но и даром убеждения. То, как он со слезами на глазах поведал историю юной племянницы, которая только о том и мечтает, как бы замуровать себя в маленькой комнатке, чтобы людей не пугать своей внешностью, подействовало на Веру Ильиничну. И она сама решила (а вернее, дядюшка ловко подвел ее к этому!), что в этом случае тянуть нельзя. Она вообще старалась помочь всем как можно быстрее, но желающих было так много…
Геля вошла к ней, по обыкновению, бочком и молча села в большое кресло, которое бабушка Вера выбирала в магазине специально, рассчитывая на то, чтобы посетитель мог расслабиться. Тогда его и разговорить легче, и почувствовать. В ней уже давно развилось то особое чутье к болезни, которое называют ясновидением, хотя Вера Ильинична никогда не утверждала, что видит человеческие органы. Ей будто кто-то подсказывал, что именно у пациента требует лечения, но если болезнь была по-настоящему серьезна, то она, как профессионал, рекомендовала сначала пройти медицинское обследование. Интуитивно поставленный ею диагноз часто подтверждался, и бабушка Вера всякий раз благоговейно благодарила Господа.
То, что физически Геля Арыкова абсолютно здорова, стало ясно с первого взгляда. Но и мрак ее души тоже не укрылся от Веры Ильиничны.
«С такой чернотой трудно жить», — подумала она с тревогой и попыталась разговорить девочку, но та угрюмо отмалчивалась или отвечала односложно. Тогда Вера заговорила о себе. О том, как долгие годы себя считала повинной в гибели отца, которого расстреляли. Семье дали отработанный ответ о его участи — десять лет без права переписки. Все уже понимали, что это значит.
И Вера тогда ночами выла в подушку, ненавидя себя за то, что однажды в компании сгоряча выдала: «А мой отец считает Ахматову великим поэтом!» Это случилось через несколько дней после публикации печально известного постановления об отлучении Ахматовой и Зощенко от советской литературы. На кухнях и в комнатах студенческих общежитий еще позволяли себе шепотом спорить об этом. Но рядом всегда мог оказаться доносчик, сексот, о чем Вера первым делом в ужасе и подумала, когда за ее отцом пришли.
