— Нет, нет, вы опять. Этого нельзя. Иначе я никогда не приду.
Пауза.
— К трем мне надо быть дома. Не спрашивайте… Надо. Пора собираться.
— Когда?
— Ну, я напишу.
— Милая Ольга Константиновна, милая Оля! На этой недели? Да? На этой неделе?
Боря возвращается один — в санях. Скрипят полозья. На мосту ветер рвет шляпу, волосы (не свои, чужие) в теле какая-то сладкая боль, усталость. Светает. Едва. Едва. Еще темно. Фонари, как часто глаза, улыбаются насмешливо. Вспоминается лицо Василия, его глаза, вспоминаются другие глаза, темные, недавние. — Еще одно, два свидания — и это должно прекратиться, он такой требовательный. Вспоминается гостиница, № с красной обычной мебелью, трюмо, постель, ширма (почему-то запомнились две дырочки на ширме, одна сверху, другая чуть ниже). Приезд после театра, ужин.
— Я вам ставлю одно условие — говорил Боря еще в театре Владимиру Александровичу…
— Хорошо, хорошо, я принимаю… из необходимости.
Вероятно, в тайнике души он надеется на другое. Как он пил вино. Так мило. Как-то особенно, глаза, губы… Но я не мог бы любить Владимира Александровича так, как Лешу или как… кого? Ах, нет, вообще это только для забавы. Нет, не для забавы. А, что если он узнает? Как? Что он скажет. Но все же он милый, милый.
— Как? Верочка? Ты? Худышенок!
— Ты сам худышенок. Посмотри в зеркало, синяки. Ну, не хороший вид.
— Милочка, я устал. Это пройдет. Но ты, ты, ты совсем цыпленушок. Ты точно не спала. Правда? Что с тобой.
— Ах, не спала, не спала. Я должна… — И вдруг Вера опускается на стул, в дорожной кофточке, с сумочкой, с маленьким саквояжиком, который падает на ковер.
— Вера, Верук! Что с тобой малышонок?
Сестра сквозь плач:
— Я должна, я должна тебя подготовить, Бобик, но я не могу, понимаешь, это так больно, мы теперь почти на улице… — и еще сильнее плачет.
— Вера! Успокойся. Я ничего не понимаю. Объясни.
(В это время в соседней комнате пронзительно заплакал ребенок, Вера вздрогнула.)
— Боже! Боже!
— Ну, милая, ты меня пугаешь. Скажи прямо. — И вдруг Боря понял, и, поняв, подумал, как это я не догадался:
— Папа? Папа?
— Да.
— Когда?
— Телеграмма позавчера, в поездке был, сердце его, это ужасно.
— Мама, мама, что?
— Тяжело. Она останется, ее там знают, она будет давать уроки, пока пенсия не очень большая, всем нам не хватит. Мы будем жить у дяди, здесь.
— У дяди?
— Да, да у Релидова.
— Ну, ведь мы почти незнакомы? Я был несколько раз с визитом, суховатый старик.
— Да, да, ну не в этом дело. Иначе нельзя, мама телеграфировала, был ответ. Мы должны докончить образование.
