— Что же можно.
— Вот вам мой адрес. Приходите завтра. Я вам укажу, что надо делать.
— Борис Арнольдович! Вас спрашивает там, рабочий, что ли.
— Просите, просите.
— Боря жмет руку вошедшего.
— Вас как зовут?
— Зовут меня Василием.
— Василий… Василий… это хорошее имя. Вспоминается, почему-то поле и цветы синие. Ну, вот я вам сейчас скажу… У меня тут починить нужно… — краска залила Борины щеки. Он не успел приготовиться к этому визиту и не знал теперь, что ему дать починить.
Василий стоял неуклюже, расставив свои длинные ноги в высоких смазных сапогах. И от всего тела веяло какой-то силой и решительностью, и Боря мысленно сравнивал его с высокой, твердой скалой.
— Вы замок мне прикрутите к этой корзине. — И Боря выдвинул из-под кровати старую, разлезающуюся корзину, на которой и замок бы не удержался.
Сначала Василий смотрел удивленными глазами, но потом как-то весь ушел в себя, насупился, и процедил:
— Что же можно.
Через несколько дней Василий зашел опять. Был предвесенний зимний вечер. На расслабевшем снеге кое-где чернели темные лужицы, и в воздухе пахло холодом и сырой землей.
— Вы пришли, как обещали. Спасибо. Сегодня надо починить мой шкаф, там что-то треснуло. Когда Василий, как всегда длинный и сдержанный, возился у шкафа, что-то налаживая, Боря сидел неподвижно и твердо. Глаза были далеки и темны.
— Вы женаты, Василий?
— Нет, барин.
— Василий, вы любите их, женщин?
— Кто же, барин, их не любит. Народ пользительный. И странно усмехнулся.
От этой усмешки в Бориной груди что-то закололо и дернуло. И вдруг почувствовал, что опять, как тогда на вокзале, сердце сжалось и к горлу подступило что-то мешающее дышать.
Было полутемно в комнате. В окнах качались деревья странно темные с большими кое-где снежными комьями. Боря у комода. Выдвигает ящики, что-то собирает, заворачивает в бумагу.
— Василий, я иду мыться.
(Пауза.)
— Может быть, пойдете со мной. Поможете.
— Я не прив… я не умею сам это… Отчего же. Я свободен. — И было сказано это так ровно, спокойно.
Боря вздрогнул. А что если? Нет, нет, ничего.
Было странно сидеть в санях вдвоем с Василием. Скользить по кое-где почерневшим улицам и молчать. Хотелось говорить, были какие-то слова, но они исчезали, не вырвавшись.
Вот поклонились Липповы: студент и жена, знакомые. Она улыбнулась как-то странно. Боже мой! Неужели она знает. Нет. Нет. Это так показалось. Дальше!
В грязноватом, пахнущем водой, мочалками и еще чем-то особенном номере, холодновато.
