Я жалела, что не знала ранее о том, что монахинь будят посреди ночи на молитву. Иначе я бы избрала изгнание. Почему-то я думала, что монахини живут в роскоши, имея в своем распоряжении слуг, и что целыми днями они наслаждаются бездельем, лишь изредка перебирая четки или преклоняя колени. Я слыхала рассказы о монахинях, которые держали комнатных собачек, устраивали по ночам пиршества в своих кельях и даже контрабандой доставляли себе любовников в корзинах с бельем.
Не исключено, истории эти были правдивыми, но, к несчастью, к монастырю Жерси-ан-Брие они не имели никакого отношения. Мать настоятельница и прочие старшие монахини очень серьезно относились к правилам затворничества. Окна были неизменно закрыты наглухо и забраны решетками, ворота — заперты на два засова, а стены так высоки, что с тех пор, как я угодила сюда, мне ни разу не довелось увидеть облака или птички. За все время, что я провела здесь, я не видела никого, кроме монахинь и келейниц — женщин, пришедшим в монастырь без приданого, поэтому им не разрешалось принести полные обеты. Как и я, они носили простые темные платья, передники и тяжелые башмаки на деревянной подошве. Именно они выполняли большую часть работы, хотя и у каждой монахини тоже были свои обязанности.
В монастырь не допускались даже служанки. Нанетта просила дать ей возможность присоединиться к общине в качестве келейницы, чтобы она могла прислуживать мне. Но сестра Тереза заявила, что послушницам нельзя иметь слуг, и что ее поставят чистить свинарники или выполнять еще какую-нибудь тяжелую грязную работу. Поэтому Нанетте ничего не оставалось, кроме как вернуться в замок Шато де Казенев, где она собиралась умолять мою сестру поговорить со своим супругом, дабы маркиз де Теобон замолвил за меня словечко перед королем. Но я знала, что ничего из этого не выйдет. Теобон был слишком толст и ленив, чтобы утрудить себя поездкой в Версаль, да и король никогда не отличался особой благосклонностью к дворянам, предпочитавшим сидеть в своих поместьях, а не вращаться при дворе.
— Я его не знаю, — скажет король и забудет о его письме.
Перед отъездом мне разрешили повидаться с Нанеттой, хотя нас разделяла железная решетка из таких толстых прутьев, что сквозь нее можно было просунуть лишь кончики пальцев.
— Мне не позволяют остаться с вами, — всхлипывала Нанетта. — Мне, которая приглядывала за вами еще тогда, когда вы были не больше букашки.
— Не плачь, Нанетта, — сказала я ей. — Вовсе ни к чему, чтобы и тебя заперли здесь вместе со мной. Еда здесь просто ужасная.
