Должно быть, на станции фиксируют номера, с которых звонят слушатели. Я назвался только по имени, да и его-то переврал. Но по номеру телефона можно, если приспичит, выяснить адрес. Чем все и объясняется.
За окном по небу карабкается луна — кроваво-красная, ненатурально-большая, с одного боку искромсанная. Хорошим предзнаменованием это не назовешь, внезапно мне становится страшно. Уже несколько недель со мной не было такого — так почему вдруг сейчас? Я странно себя веду. Пора угостить ее чем-нибудь.
Апельсиновый сок у меня кончился, говорю, а вот яблочный есть.
Нет, спасибо, отвечает она, если нет апельсинового, то ничего и не нужно.
Смотрит на меня с издевкой. Я преступный пожиратель апельсинового сока, и сейчас она у меня на глазах умрет от жажды. Засыпаю порошок в кофеварку-эспрессо, чтобы чем-то занять руки. Ставлю перед ней чашку, а она, принюхавшись, строит такую гримасу, словно я собрался угостить ее свиной кровью.
Кстати уж, о крови, говорит она.
А я не произнес о крови ни слова. Может, она читает мысли? Может, чтение мыслей — часть ее ремесла?
Где же это стряслось?
Спрашивать об этом не дозволено никому. Строго говоря, мне следовало бы за волосы стащить ее со стула на пол. Наступить ей на ноги, чтобы не вздумала подняться. Вышвырнуть ее вон. Однако я не делаю ничего. Слишком долго я ни с кем не разговаривал, кроме продавцов в супермаркете и того пидорка, что приносит мне пиццу на дом. А он вечно таращится на меня, на щетину у меня на щеках, и пока я, роясь в поисках мелочи, пропускаю его на кухню, рассыпается в комплиментах мойке, подвешенной на спущенных с потолка цепях, и сложенной из известняка печке. Однажды, уже на лестнице, он прихватил меня за жопу, и я спустил его по ступенькам. А он все равно приходит каждый день, за вычетом воскресений, я уж и не помню, сколько времени это длится.
Ну, говорит она, так где же это стряслось?
Она улыбается. Улыбка идет ее голосу, как человеку может идти хороший костюм, а голос ее, пропутешествовав по всему помещению, становится рядом со мной и теребит меня за плечо. Теперь и мне, как иным ее слушателям, хочется разрыдаться. Точь-в-точь как им. Но нет. Больше нет. Никогда больше.
А я ведь уже рыдал. Два дня и две ночи, без перерыва, без отдыха, без сна, лежа в комнате на полу и не поднявшись ни разу. Каждые несколько часов, выплакав все глаза и ощущая их у себя на лице как два свежих ожога, я отпивал по глотку воды из стоящей рядом полупустой бутылки. Той самой, из которой, должно быть, пила и Джесси, прежде чем она это сделала. Я даже слышал, как она отхлебывает, слышал по телефону, слышал, как вода именно из этой бутылки усилием шейных мускулов проталкивалась ей в горло.
