Потом Гордон припарковал машину в кинотеатре под открытым небом для автомобилистов. Это заведение было под стать пляжу Орчард-Бич: автомобильная пробка, скопившаяся перед киноэкраном. В машине Гордон начал целовать и обнимать Нину; она почувствовала, что у нее в трусиках еще остался песок. Он приспустил свои плавки и положил ее руку на свой член. Нина захихикала: он был такой твердый, как некое телесное продолжение машины, человеческий рычаг переключения скоростей. Потом Гордон навалился на нее, и, когда его рука стала проникать к ней в трусики, она поняла, что он собирается войти в нее, не заботясь о ее девственности и не обращая внимания на грязь, оставшуюся после купания.
Нина попробовала отвечать на его поцелуи — «по-научному», как она это себе представляла, — пытаясь что-то почувствовать. Увы, поцелуи так и оставались «медицинскими»: она ощущала только его зубы и язык. Это занятие напомнило ей посещение дантиста — никакой страсти. Но когда Гордон начал трогать ее руками, ее тело откликнулось. Она почувствовала влагу внутри себя и закричала, когда его пальцы — сначала один, потом два сразу — проникли в нее… и стали имитировать то действие, которое вскоре должен был проделать его пенис.
Она была ошарашена, но этот жест не остался незамеченным. Нина услышала отдаленный всхлип — свой собственный. Гордон Голд двигался в своем темпе, очень быстром. Если она не остановит его, то он разорвет ее девственную плеву и добьется вожделенной цели. Он раздвигал ее ноги, она сочилась влагой; они были уже в двух шагах от настоящего секса, но тут Нина опомнилась и схватила Гордона за руку. Фильм на экране не имел ничего общего с происходящим между ней и Гордоном: это была какая-то политическая драма с судьей и присяжными. Однако фильм способствовал просветлению в мозгах: она вспомнила о граффити на стене помещения для мусора и о скучной Линде Мухе с ее отсутствующим выражением лица, которое, по-видимому, объяснялось тем, что мальчики добивались от нее «всего, чего хотели».
Нина и Гордон боролись несколько минут: не так-то просто дать отпор семнадцатилетнему парню, ослепленному гормональной жаждой проникновения. И все-таки она его остановила. Они ехали домой в полном молчании. Высаживая Нину у башни «А», Гордон даже не открыл для нее дверцу. «Знак неуважения, — заметила она про себя. — Но что было бы, если бы я ему отдалась?»
Нина взлетела по ступенькам, поднялась в лифте на свой этаж, вбежала в квартиру «21 L», разделась и встала на подоконник. На следующее утро от нее не ускользнуло, что на окне Гордона Голда появились жалюзи. Теперь они всегда были опущены, чтобы не оставить Нине ни щелочки для просмотра. Чем бы ни занимался теперь Гордон Голд, она этого уже не видела. Отделенная от него пыльными, наглухо закрытыми жалюзи и подстриженным четырехугольным газоном, Нина осталась наедине со своими желанием и ненавистью (кстати, вовсе не исключавшей возможность любви).
