— А ты, оказывается, всё-таки гад, Сергей Семёнович. Заткнись. Мне виднее. И плечами не надо пожимать. Ладно — то, что мыши живые и что у них тоже болит, ты благополучно не замечаешь. Но как ты умудряешься не видеть, что собственная дочь — это человек, и, в отличие от тебя — живой?!
— Слушай, не заводись. Меня одни только зелёные пикеты в прошлом месяце достали до кишок, так и ты туда же. Не заставляй меня в стонадцатый раз говорить банальности про одну мышиную жизнь и множество человеческих, ты это всё знаешь не хуже меня. А насчёт белого мыша — ну не брать же домой мышь из вивария! Я ещё с ума не сбрендил. Конечно, надо было догадаться, что можно взять парочку самцов в «Зоомире» и не расстраивать малышку. Не сообразил, каюсь. Да ему, кстати, и повезло: четыре экземпляра из партии выжило, он в том числе. Так что я его верну в коробку. Заодно отслежу вирулентность штамма в период после болезни.
— Спасибочки вам, благодетель. От всего мышиного рода.
— Не за что, милая. Иди лучше обрадуй Альку, только предупреди сразу, что к коробке подойти не сможет, она будет за стеклом. И не смотри так: ты не поверишь, но я тоже не робот. Просто я взрослый человек, в отличие от тебя, и руководствуюсь мозгами.
Никогда не мог понять одного. За что я её выбрал — ясно. А за что она меня выбрала?
* * *
— Светик, зайди ко мне. Вот, возьми деньги и дуй в «Зоомир» прямо сейчас. Купи десяток белых мышат и самочку посимпатичнее. На шкафу у тебя стоит коробка из-под принтера, выстели внутри ватой и посади их туда.
— Воссоединяете семью?
— Беги, язва! А то в следующий раз мышат отдам коту Зеленского, того ни одна зараза не берёт, проверено.
* * *
Высокий плечистый мужчина в маске и перчатках подошел к батарее стеклянных сосудов, вытащил из одного за хвост белую мышь со слипшейся шерстью и опустил её в большую картонную коробку, где на комке ваты пищали, изгибаясь, слепые белые мышата, а в уголке сидела дрожащая самочка. Затем он наклонился над коробкой, всмотрелся в подопытного — и наткнулся на взгляд мыши. Тусклые багровые глаза, похожие на резаные раны, были широко открыты. На секунду учёному почудилось, что шерсть мыши почернела, а вокруг головы возникло зубчатое сияние.
А затем раздался Писк, неистовым вороном бьющийся под черепом; в оглушённое сознание снова и снова вколачивались слова:
«…погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!..»
