Пляска Чингиз-Хаима | страница 90
— Это отвратительно, — бросаю я. — Вам должно быть стыдно. Можно услышать небесные хоры, но не воображать при этом, будто это означает, что там, наверху, избавились от импотенции и что Господь снизошел к страданиям Лили и…
Тут он вообще, фигурально выражаясь, выскочил из штанов. Лицо у него перекосилось. Если хотите узнать, чего боится смерть, так это проявления неуважения к собственному начальству. Да он просто-напросто лакей, этот Флориан.
— Я запрещаю, — завизжал он голосом кастрата, — запрещаю вмешивать Бога в то, что здесь происходит!
— А я и не знал, что вы суеверны, — проговорил я как можно ласковей.
Его буквально парализовало. На лбу выступили крупные капли пота, и от самой мысли, что это воплощение сухости способно выделять росу, мне стало чуть теплей на сердце. Он попытался что-то сказать, но из его глотки выскочили только непережеванные кусочки чесночной колбасы.
И в этот миг произошло нечто куда более поразительное. Миленькие желтые бабочки подлетели к Флориану, стали порхать вокруг его головы и… ничего не произошло. Бабочки все так же порхали у него под носом.
— Господи! — взвыл Флориан. — Я бессилен.
Я попытался успокоить его:
— Да что вы, пустяки, вы просто разволновались. Вы не привыкли к этому. Постарайтесь сосредоточиться.
Он сосредоточился. Напряженным взором вперился в бабочек. Но нет, с ними ничего не случилось, они по-прежнему машут крылышками как ни в чем не бывало.
— Я опозорен! — простонал Флориан.
— Да что вы, нет. Просто небольшая осечка. Такое случается даже с самыми лучшими. Переутомление. Бессонница. Сказались все ночи, что вы провели у изголовья больных…
Я уж и впрямь поверил, что Флориан вышел из строя. Из его утробы вырывается неподдельный вопль отчаяния:
— Осечка! У меня ничего не получается!
Я понюхал маргаритку:
— Не перенапрягайтесь. Расслабьтесь.
Он бросил на меня смертоубийственный взгляд:
— Я расслабился!
— Подумайте о чем-нибудь другом… Кстати, скажите, а как все это было с Гарсиа Лоркой?
— С кем? А, с Лоркой… Ну, если бы нельзя было расстрелять на рассвете поэта, то поэзия давно бы уже перестала существовать! Мне… мне нехорошо…
— Вы, надеюсь, не собираетесь умирать?
Однако он полностью лишился чувства юмора.
— Очень смешно, — процедил он сквозь зубы.
— Попробуйте еще разок… Смотрите, вон там муха…
Будь у него силы, он испепелил бы меня взглядом.
— Какого черта вы лезете ко мне с мухой! Что мне с ней делать?
— Не знаю, — тактично ответил я. Но он уже до такой степени потерял голову, что готов на все.