— Надо бы, наверно, ее предупредить, — сказал я Шатцу. — Нельзя, чтобы это стало для нее потрясением. Это может окончательно травмировать ее, и она уже никогда не избавится от фригидности.
Шатц все больше и больше погружался в уныние и растерянность.
— А представляете, вдруг она Ему не понравится? — пробормотал он. — Он ведь еще никогда не рассматривал ее под таким углом зрения. Дело-то тут не в ее душе, а во внешности. Представляете, вдруг Он только глянет на нее и сразу задаст деру?
Сколько бы я ни копался в Каббале, я все равно не нашел бы там ничего, что позволило бы мне разобраться с этой новой теологической проблемой.
— Во всяком случае, нет никакой уверенности, что Его удастся уговорить даже с веревкой на шее, — задумчиво произнес я. — Так что, может, лучше не стоит давать Лили ложную надежду, лучше позволить событиям идти своим ходом и…
Но тут я прервал речь, потому что услышал далекий звук, который я прекрасно знал и которому никогда не был способен противиться. Так что я повернулся к Шатцу спиной и устремился в лес.
36. Гулкий рог во мгле лесов
Торжественный и мужественный звук доносился из лесной чащи. Думаю, я единственный слышал его: у нас очень чуткие уши, вся наша история — сплошная тренировка слуха. Припав ухом к стене гетто, мы напряженно вслушивались, тщетно пытаясь уловить приближение спасителей, помощи извне. Никто так и не приходил, но, поскольку мы все время напрягали слух, он развился у нас, и мы стали нацией музыкантов. Горовиц, Рубинштейн, Менухин, Хейфиц, Гершвин и тысячи других — выходцы из еврейских местечек, затерянных на русской равнине: держа все время ушки на макушке, мы научились уже издалека улавливать топот копыт казачьей конницы, стук сапог на улицах Амстердама, постоянные перемены настроений Германии, украинских атаманов и Святой Руси. И вот таким образом после расселения уши у нас обрели отличительные признаки, до той поры отсутствовавшие: вы все, должно быть, отметили у мертвых еврейских подростков в гетто — есть очень занимательные фильмы на эту тему — чрезвычайно развившиеся уши, напоминающие лопухи.
Так что нет ничего удивительного в том, что я единственный, кто услышал рог. Звучал он очень красиво, потому что издалека. Но вот он приблизился, и теперь уже его услыхала Лили, да и Флориан тоже. Даже Шатц, хоть и легавый, — он уже успел присоединиться ко мне в кустарнике, — также проявил к нему интерес. Нет, это еще не фюрер, но, может, уже фон Тадден. А на лице Лили я уловил мечтательное выражение. Похоже, рог произвел на нее благоприятное впечатление. А он звучал все ближе, все настойчивей, все продолжительней, я бы даже рискнул сказать, проявлялся с какой-то особой мужественной основательностью. Да, это было серьезно. Флориан выглядел крайне раздраженным.
