Корнуолл — не Англия. Это слова Рико. Здесь утёсы встают из тумана. Туман — это благо, думает Джулия. Он, как полог, накрывает — и скрывает — пугающе безбрежную гладь моря. Стоило ей увидеть эту ширь в первый раз, и она внезапно обрела утраченное чувство реальности. В первое же утро после приезда она пошла к морю: открывшаяся ей даль была так свежа и желанна, что на мгновение всё показалось ей не то что бы сном, а, скорее, прозрачными промытыми слайдами, которые, будто волшебным фонарём, высвечивают в её душе то остров, то дерево, и тут же переносят этот внутренний пейзаж на экран, запечатлевая его чистыми красками. Невероятно!
Уступчатая линия утёса, мельчайшие впадинки и выступы, синяя волна, что беззвучно ворочается на своём каменном ложе далеко внизу, — они отныне часть её существа.
Если она и вспоминала Рейфа, то не иначе, как с благодарностью. Здесь если и горит огонь, то хрустально чисто. А небо похоже на то, какое бывает весной в Италии. Теперь, с наступлением дождей, она радуется туману, которым затянуло, как холодной, благотворной пеленой, здешний каменистый край: будто кто дохнул холодом, и всё заснуло здоровым сном. Не иначе как дух святой сюда наведался.
Здесь ей покойно. Между ней и этим суровым краем нет разлада. Всё, что случилось в Лондоне, должно было случиться. Это неизбежность. Она давно уже благословила каждого из вольных или невольных участников тех событий, мысленно возложив к их алтарям цветы.
Как когда-то на Капри, она вновь ощутила здесь силу слова: скажи, и на тебя снизойдёт Дух. Поэтому со словами, — и с мыслями тоже, — надо обращаться крайне осторожно. Можно кого-то спугнуть или, наоборот, увлечь, соблазнить понапрасну. Она действительно поверила в то, что если разложить веером полдюжины или, лучше, семь стебельков тех хрупких нежных анемонов на плоском уступе скалы, предварительно нашептав им слова или внушив определённые мысли, то что-то в этом чистом хрустальном мире (пусть последние дни покрытом туманом) обязательно произойдёт. Что-то изменится, если она рассыплет семь стеблей, семь цветов.
Усилием воли она раздвинула плотную завесу наваждения, смога, болезни, превозмогла страх бомбёжек и постоянной смерти и страдания (помнишь тех солдат в синих больничных халатах?) — и обрела реальность. Вот она. Присев на камень, она развязала платок и положила стебель с толстым подводным корневищем к кудрявой зелени, похожей на петрушку. Потом снова завязала платок и спрятала его в карман пальто. Она — Медея божьим промыслом, колдунья, знающая приворот. Вещунья. Ясновидица, провидица. Она своя в этом краю едва ощутимых колебаний человеческой природы, и точно так же чувствует она себя своей и в мире книг.
