— Сама не своя, — повторила она. — Нет, всё хорошо.
— Я испугался, — пробормотал он, — вдруг у тебя воспаление…
Он боится за неё — удивительно!
Джулия огляделась. Прочь, наваждение! Она не у себя дома — они в ресторане, все столики заняты, официант разливает шампанское, ставит на стол ведёрко со льдом.
— Нет-нет. Я не больна. Это, видимо, вино так подействовало.
— Ты почти совсем не пила.
— Нет, я выпила достаточно. Я не о количестве — о качестве. Вино отменное!
Ресторанный зал больше не плыл у неё перед глазами, а наваждение — её комната у г-жи Амез — растаяло в сигаретному дыму. Все офицеры как один, все одинаковые. У всех коричневая портупея. Все, наверное, носят одинаковые наручные часы. И мысли у всех одни и те же. Сплошные марионетки — вот их сколько! Сотни, тысячи офицеров на побывке.
— Я обещала Рейфу дождаться его возвращения, — повторяет она.
— Да, ты говорила, — отзывается он.
Она всё держала в ладонях хрустальный бокал. Приятно ощущать в руке твёрдость кристалла. Янтарный сок из рейнских виноградников успокаивал, давал возможность сосредоточиться, держаться золотой середины.
Находиться в эпицентре взрыва, — так это она для себя определила. Только достичь этой точки опоры было не просто, сколько миллионов молодых солдат полегло на полях войны. Сколько потребовалось жертв… лучше об этом не думать. А зал безумствовал: все повскакали с мест и хором отправлялись в Типперари>{83}.
— Становится шумно — может, пойдём?
Ей было нестерпимо думать, что кто-то из этих молодых ребят снова собирается вернуться в пекло… в ад. Это сумасшествие. Всеобщее помрачение рассудка. Эпидемия лихорадки. Нельзя жить на пределе, одним сплошным комком нервов, накалом чувств. Зато они счастливы! Так дайте же и мне быть безоглядно счастливой.
Она аккуратно поставила бокал на стол. Всмотрелась: зал плыл перед глазами. Одно из двух: либо она пьяна, либо заболела. Первое невозможно, она выпила всего два бокала вина… Значит, лихорадка.
Да, ей надо идти. Да, домой. Как объяснить ему, что он помог ей, вылечил её? Это именно так — помог и излечил. Каким образом? Очень просто: вложил ей в руки хрустальный бокал, напоил янтарным вином, сказал несколько сердечных слов, о море, чайках, отвесных скалах, о доме. Да, кстати, по его словам, в его корнуолльском доме живут привидения. Не обычные — не тени недавно умерших людей, а что-то другое: души тех, кто, возможно, станет тенью завтра, или, скажем, дух сбора винограда этого года (1917-го!), ожидающий отжима… Это всё живое. Но она-то своё отжила давно, её давно растоптали, её нет, она умерла. Она бесплотна, — натерпелась, отмучилась. Она мертва, а им ещё предстоит это пройти.
