Гейл лишь говорит:
— Давно пора было пустить их в дело.
Пока мы добираемся до городской площади, день сменяется вечером. Я веду Крессиду к развалинам пекарни и прошу снять меня на их фоне.
Гляжу в объектив, не чувствуя уже ничего, кроме усталости и опустошения.
— Пит, посмотри на свой дом. Со времени бомбардировки о твоей семье ничего не было слышно. Двенадцатого больше нет. Ты призываешь сложить оружие? — Я окидываю взглядом пепелище. — Тут нет никого, кто бы мог тебя услышать.
У искореженного куска металла, который был виселицей, Крессида спрашивает, пытали ли нас когда-нибудь. В ответ Гейл задирает рубашку и поворачивается спиной к камере. Я смотрю на рубцы и снова слышу свист хлыста, вижу окровавленное тело, подвешенное за запястья.
— Не могу больше, — признаюсь я. — Встретимся в Деревне победителей. Хочу взять кое-что для... мамы.
Не помню, как я туда шла, как открывала дверь, осознаю себя уже сидя на полу напротив кухонных шкафчиков в нашем доме в Деревне победителей. Аккуратно ставлю в коробку керамические и стеклянные баночки, прокладывая между ними чистые бинты, чтобы не разбились. Связываю в пучки высушенные травы.
Вдруг вспоминаю про розу на комоде. Существовала ли она на самом деле? И если да, то стоит ли по-прежнему там? С трудом перебарываю желание пойти и проверить. Если она там, то снопа напугает меня. Лучше поторопиться.
Опустошив шкафы, поворачиваюсь и вижу на кухне Гейла. Иногда он появляется так бесшумно, что даже жутко. Гейл стоит, упершись руками в стол. Я ставлю между нами коробку.
— Помнишь? — спрашивает он. —Тут ты меня поцеловала.
Значит, лошадиной дозы морфлинга, полученной после порки, оказалось недостаточно, чтобы вытравить это из его сознания.
— Я думала, ты не вспомнишь.
— Мне пришлось бы умереть, чтобы забыть. А может, и тогда б не забыл. Может, я как тот парень из «Дерева висельника», что вечно ждет ответа.
У Гейла, которого я ни разу в жизни не видела плачущим, в глазах слезы. Прежде чем они успевают скатиться, подаюсь вперед и прижимаюсь губами к его губам. Жар. Пепел. Страдание. Необычный вкус для нежного поцелуя. Гейл прерывает его первым и криво ухмыляется.
— Я знал, что ты меня поцелуешь.
— Это еще почему? — спрашиваю. Ведь минуту назад я сама этого не знала.
— Потому что мне больно. Только в этом случае я могу рассчитывать на твое внимание. — Гейл поднимает коробку. — Не переживай, Китнисс. Это пройдет.
Он выходит, не дожидаясь ответа.
Я слишком устала, чтобы раздумывать о его упреке. Во время короткого перелета обратно в Тринадцатый я сижу, свернувшись калачиком на своем кресле, стараясь не слушать Плутарха, разглагольствующего на свою излюбленную тему — старинная военная техника, утраченная человечеством. Высоко летающие самолеты, военные спутники, клеточные дезинтеграторы, управляемые снаряды, биологическое оружие. Все в свое время было либо снято с производства по моральным соображениям, либо пришло в негодность из-за атмосферных воздействий и недостатка ресурсов. В голосе главного распорядителя Игр слышится сожаление. Еще бы. Такие были славные игрушки, а приходится довольствоваться планолетами, ракетами «земля — земля» да обычными пулеметами.
