Ивонна подтянула гардины, и в комнату ворвался свет. Гардения увидела лицо тетушки и с трудом сдержала возглас удивления! Она помнила ее отливающей золотом блондинкой, от красоты которой захватывало дух, с фигурой как у Юноны, с нежной кожей и голубыми глазами. За эту потрясающую красоту ее называли английской розой.
«Тебя неправильно окрестили, – вспоминала Гардения, как папа галантно говорил тетушке. – Лилия – это бледный, суровый, довольно холодный цветок. А ты теплая, и пылкая, и красивая, как моя «Слава Дижона», что растет у крыльца».
«Генри, ты поэт», – отвечала тетушка, метнув на него кокетливый взгляд и мило улыбнувшись, что показалось маленькой Гардении очень привлекательным. Теперь же на подушках перед ней лежала бледная тень английской розы, однажды как бы по мановению волшебной палочки появившейся в их маленькой деревушке и произведшей сенсацию среди жителей, никогда не видевших таких «безлошадных экипажей», как тогда называли столь широко обсуждаемый и внушавший страх автомобиль.
«Я настояла, чтобы мой муж поехал в Англию и купил «Роллс-Ройс», – рассказывала всем Лили. – Французские машины не такие красивые и изысканные. Я давно собиралась повидать вас, а раз уж мы здесь, я решила навестить вас».
«Дорогая Лили! Как это на тебя похоже: свалиться с неба так неожиданно и не предупредить нас!» – смеялась мама.
Сестры поцеловались, замерев на мгновение в объятиях друг друга, как бы прокладывая мост через огромную пропасть, разделяющую их, – пропасть, образовавшуюся из-за разницы в их образе жизни, материальном и общественном положении.
Гардения часто после той встречи размышляла о красоте тети Лили, о ее утонченном лице, закрытом специальной вуалью для поездок в автомобиле, спускавшейся с белой шоферской шляпки на светлый пыльник, который защищал ее элегантное платье. И сейчас ей трудно было узнать ту сверкающую красавицу в этой женщине с изборожденным морщинами лицом, с отекшими, усталыми глазами.
Волосы тети Лили все еще отливали золотом, но оттенок стал очень ярким, почти кричащим вместо бледно-желтого, цвета спелой пшеницы. Кожа казалась серой и безжизненной, и, несмотря на то что тетушка была накрыта одеялом, Гардения заметила, что она располнела, шея потеряла гладкость и мягкость линий – та самая шея, которая служила опорой гордой головке, за честь увековечить которую в мраморе боролись скульпторы.
– Гардения, да ты выросла! – воскликнула тетя Лили.
– Боюсь, что так, – ответила Гардения. – Мне ведь уже двадцать.
