Путешественник рассказал, что умерла герцогиня. Моя первая мысль – как она поступила с письмами из Испании, но я не упомянула о них гостю. Надеюсь, у нее было время уничтожить их.
Умерла герцогиня прошлым летом, после трудных родов. Ее беременности всегда проходили трудно. Я не скорблю о ней, потому что знаю – последние двенадцать лет она жаждала покинуть этот мир. Да и я сама слишком близка к смерти, чтобы оплакивать кого-нибудь. Апельсиновому дереву уже четыре года. В этом году оно впервые расцвело, и для меня это знак. Мое тело такое же искривленное и увядшее, как осенний лист; и оно все больше скручивается, словно хочет вернуться в утробу, снова стать бутоном, маленьким кулачком жизни. Мечтает вернуться в Толедо, где я росла.
Глава 1 Толедо, омер 5252, что соответствует 1492 году по христианскому летоисчислению.
Бывают дни, когда я верю, что полностью отказался от надежды увидеть тебя снова, обрести свободу или отвечать за свою судьбу. А потом оказывается, что сердце и душа упрямо продолжают собственное бдение. Когда мы утверждаем, будто оставили всякую надежду, в действительности лишь бросаем вызов судьбе, чтобы она доказала нам обратное.
Когда я маленькой девочкой жила в городе, где родилась, и мама была еще жива, она часто водила меня в синагогу. Мы сидели за перегородкой с другими женщинами и девочками и слушали, как мужчины пели молитвы по случаю шабата. Иногда, пока мужчины не видели, занятые торжественностью момента, женщины вели себя не так, как хотели бы их мужья, братья и отцы. Они хихикали, перешептывались, менялись местами и судачили, приподнимая брови, пусть даже только открывали рот и произносили слова одними губами. Порхающие веера поднимали душистую пыль, заставляя танцевать ее в солнечных лучиках, разбитых на части тонкой каменной решеткой, которая скрывала нас от мужчин. А женщины, сидевшие вокруг, трогали меня за волосы, за лицо, бормотали и вздыхали так, как обычно делают люди, разглядывая великие произведения искусства или диковины природы.
Подобное внимание меня пугало, но когда я смотрела на мать, надеясь на поддержку, она неизменно улыбалась. Я прижималась к ее боку, пристраивала щеку в изгиб талии, и она тоже гладила меня по волосам, выслушивая комплименты других женщин. Какая красивая девочка, такая беленькая, с тонкими чертами лица. Не случись мне присутствовать при ее рождении, добавляла моя двоюродная бабушка София, я бы сказала, что она подкидыш эльфов, одержимый диббуком [2] . И несколько моих сверстников, девочек и маленьких мальчиков, не отпраздновавших пока бар-мицву, приклеивались взглядами своих темных глаз к моим голубым, словно, вопреки утверждениям бабушки Софии, я действительно была диббуком, злым духом, изгоем. Бедой. Рейчел Абравейнел имела привычку выдирать мне волосы. Она крепко наматывала их на пальцы, а потом тянула, и я была вынуждена откидывать голову назад, чтобы не плакать и не привлекать внимания мужчин. А самой Рейчел, видимо, было безразлично, что мои волосы впивались ей в кончики пальцев и резали до крови. Наградой ей служила моя боль.
