Интерпретация
Три недели спустя Пётчу пришлось внести поправки в мысленно нарисованную им картину институтского здания. Он представлял себе нечто солидное, не обязательно с колоннами перед порталом, но по крайней мере с большой стеклянной дверью и издали приметной надписью. И вот он увидел обшарпанное строение конторского типа, в котором кроме ЦИИИ размещались всякие торговые фирмы, редакции и конторы. Маленькая деревянная дверь была облеплена вывесками. Стенная газета на лестничной площадке призывала к повышению производства пластмассы и эластика. Коридоры без окон благоухали соусами. Пётч пришел в обеденное время, и надо было ждать.
Он не удивился, что его имя ничего не сказало секретарше, указавшей ему на стул для посетителей, но равнодушное молчание, с которым она восприняла его слова о том, что он вызван к директору института, смутило его, так как он приготовился к расспросам. Вызван — это в конце концов может каждый заявить, а потом станет пустячными делами отнимать у профессора время. Он ожидал, что его по меньшей мере спросят, какое время ему назначили. После обеда, ответил бы он не без гордости, ибо считал знаком доверия то, что профессор не указал точно часа и минут.
Думать о доверии не так уж непозволительно человеку, которому за последние двадцать дней профессор пять раз звонил (по школьному телефону), первый раз — уже через восемнадцать часов после посещения Пётчем преисподней, то есть в час дня, во время последней перемены. Менцель хотел знать, как понравился Пётчу (который успел пока только бегло полистать рукопись) «Бранденбургский якобинец».
— Прекрасно, — сказал Пётч, гордый своей способностью быстро найтись, хотя он не любил лгать.
— Какую страницу вы читаете?
Пётч понял, что профессор не представляет себе, как это человеку, держащему в руках его рукопись, работа или сон могут помешать читать ее, и быстро ответил:
— К сожалению, только шестьдесят третью.
— Значит, мою критику Генца вы уже прочитали. Как я раз делался с ним, блестяще или нет?
— Блестяще — точнее не скажешь.
— Я рад слышать это, в самом деле, очень рад! Желаю вам получить удовольствие от остальных пятисот тридцати страниц и всего хорошего!
Вот как это просто, подумал Пётч, когда первый страх прошел. При следующих телефонных разговорах ему было легче. Теперь больше незачем было умалчивать действительное положение дел с чтением, он всегда знал, за что именно Менцель хвалит себя. А когда возник вопрос о неточностях, Пётч уже мог бы кое-что сказать профессору. Но Менцеля не интересовали критические замечания, да он и не оставлял между своими словами достаточно больших пауз, чтобы такие замечания можно было вставить. Для маленьких же пауз Пётчу следовало бы точнее знать, что именно вызывает его возражение. Ибо кратко выражать он умел только ясные мысли. А его критика была в высшей степени сумбурной. От страницы к странице ему становилось все более не по себе, однако его преклонение перед Менцелем было столь велико, что он не решался облечь свои ощущения в слова. Как известно, трудно хулить, когда хочешь хвалить.
