Леди Ипсвич равнодушно повернулась к ней спиной. Генриетта от недоумения трясла головой. Ей стало плохо. В ушах зашумело, пальцы окоченели, пока она сцепила их, пытаясь унять дрожавшие руки. Генриетта пожалела о том, что оставила нюхательную соль на кресле.
— Когда они услышат всю правду… мировой судья… сыщик… кто бы это ни был… мне поверят. Обязательно поверят.
Смех леди Ипсвич прозвучал как бьющееся стекло. Она вновь с презрением глядела на свою бывшую гувернантку.
— Моя дорогая, подумай хорошенько, чьим словам они поверят больше — твоим или моим?
— Но лорд Пентленд…
Леди Ипсвич сощурила глаза.
— Скажи на милость, какое отношение лорд Пентленд имеет к этому?
— Такое, что именно он нашел меня. Это его экипаж привез меня сюда.
— Ты рассказала Рейфу Сент-Олбену нелепую историю о том, будто тебя похитили? — Голос леди Ипсвич прозвучал громко, как вопль. Ее лицо снова мертвенно побледнело.
Генриетта смотрела на нее с отчаянием. Ее хозяйка не отличалась приятным характером, но не была подвержена столь драматичным переменам настроения. «Потеря семейных драгоценностей явно выбила ее из колеи», — решила Генриетта, когда ее светлость взяла флакон с нюхательной солью, глубоко вдохнула и дважды чихнула.
— Миледи, это не нелепая история, а чистая правда.
— И как же он воспринял эту правду? — резко спросила леди Ипсвич.
— Лорд Пентленд? Он… он… — Рейф ведь предупреждал ее. Теперь Генриетта поняла, что он имел в виду, когда говорил, чтобы она не ожидала, что ее встретят как героиню. — Я не думаю… не знаю, что именно он подумал, но подозреваю, что он тоже не поверил мне, — неохотно призналась Генриетта.
Леди Ипсвич кивнула несколько раз:
— Ясно, лорд Пентленд верит твоей выдумке не больше, чем я. Мисс Маркхэм, ты опозорила себя. А я поймала тебя на лжи. А теперь исчезни с моих глаз.
Устало поднимаясь по лестнице в свою комнату на чердаке, Генриетта сдерживала обиду, разраставшуюся в груди. Она кипела от гнева, не могла прийти в себя, испытывала чувство стыда — ведь скоро домочадцы все узнают. К тому же ею завладевало сильное оцепенение.
Сидя на узкой кровати, она невидящим взором уставилась в противоположную стену и раздирала на кусочки совершенно новый носовой платок. Ее лишили должности гувернантки, обвинили в воровстве. Одному Богу известно, как это воспримет Рейф Сент-Олбен. Конечно, не так уж важно, что он подумает. Вряд ли вообще вспомнит о ней, разве что поздравит себя с тем, что не впутался в это дело.
