Блеф для того и блеф, чтобы ему верить. Она верит. Облизывает высохшие губы и произносит то, чего я никак не ожидал:
— Трахни меня, парень! Маску сними на хер и трахни — сейчас!
Я еще не успеваю понять смысл ее незатейливых слов. Развязываю веревки, которые на ногах. Платье снова закатывается. Оно закатывается, потому что женщина приподнимает ноги. Под платьем пусто. То есть там голо. Белая незагоревшая полоса, а посреди полосы рыжеватый кустик, в котором… Влажная воронка, осьминог, космическая впадина, озеро в чаще…
— В маске тоже сойдет! — говорю — и действую.
Это танковый ствол, дубинка ментов, жезл Сталина, остров Мадагаскар… Просто лютая случка на крови. Дико топчу ее всем своим восьмидесятипятикилограммовым телом.
— Хочу мужика! Любимый. Убил его, импотента! Любимый!
— Совсем охерела, блядь! — кричу и топчу, топчу ее. — Я же мужа твоего замочил!
— Любимый, спасибо-о-о! — Она завывает, попугай в клетке скрипит: «Доллар, доллар», целюсь в него не глядя. И в тот же миг изливаюсь белком и стоном: — Сука-а… Какая вкусная сука…
Она притягивает мою голову и прокусывает щеку прямо через маску.
Лежу на ней с пистолетом в руке. Хочу убить попугая, но не за что.
— Надо вымыться, — говорит вдова.
— Вымойся, — слезаю, не выпуская оружия.
Конвоирую в душ. Прошу одеться. Каждый сделал свое дело, и теперь говорить не о чем. Одно ясно — у каждой бабы в башке койка… Прикрываю дверь в кабинет. Пусть пока не дергается. Знать — одно, видеть — совсем другое.
Отдышавшись, смотрим друг на друга.
— Когда еще придешь? — раздается вопрос.
— Не скоро, — отвечаю и тут же бью рукояткой пистолета ей в темечко так, чтобы не убить.
Не убиваю, волоку обратно к дивану, отслюниваю пятьсот баксов вдове на жизнь и засовываю в карман платья, снимаю джинсы, надеваю новые брюки, а джинсы пихаю в сумку, снимаю маску и убираю пистолет, предварительно свинтив глушитель… Надо б всем скинуться и поставить памятник изобретателю глушителя!.. Чувствую, как налиты кровью глаза. Такая дикость излишня и опасна. Думал — трахну и успокоюсь, а лишь возбудился. Все новая и новая дикость стучит в висках.
Смотрю в глазок и выхожу на лестничную площадку. Пусто. Мудаки сплошные, а не мафия. А мудак — это не Буревестник, это труп.
«Макаров» сделал свое дело. Он должен уйти. Спускаюсь к Днепру, перед которым лоснится асфальтовое шоссе. Летят машины, а птиц не видно. Черное тело реки шевелится и движется еле заметно. Один писатель сочинил, что редкая птица долетит до середины Днепра. Это глупость. Что может человек сказать о птице?!
