— Но разве ты поступил верно и справедливо, обманув этого парнишку?
— А как я должен был поступить, по-твоему? — Возбужденно возразил Вольф. — Сказать ему: «Дорогой мальчик, эта твоя вонючая посудина на самом деле из чистейшего серебра, обменяй-ка ты ее на грошовый самострел!»
Оба невольно расхохотались. Это еще более ободрило и возбудило Вольфа.
— И ведь парень и сам сразу смекнул, что уксусница непростая. Этакий плут!
— Он не плут, — задумчиво проговорил Элиас, — он гораздо хуже…
Элиас замолчал.
Эта недоговоренная фраза вдруг пробудила в его собеседнике любопытство. Человек неглупый, он почувствовал, что здесь что-то кроется.
— Хуже, чем плут? — спросил он. — Или хуже… Погоди! Хуже для кого?..
На этот раз не договорил Вольф.
— Думаю, ты догадался, — спокойно продолжил Элиас. — Да, именно хуже для кого… Но ты ведь догадался, для кого. Для нас с тобой.
— Ну, себя ты припутываешь просто для компании…
— Послушай, Вольф, только не разводи снова эту канитель о бедных иудеях и христианах, которым все позволено!
— А что, правда колет глаза? Когда ты так почтительно сказал обо мне… как у тебя там вышло? «Этот человек»… Или «тот человек», уж не помню… А маленький мерзавец уточнил с презрением: «еврей». И уж как он смотрел на тебя, как пялил свои холодные рыбьи гляделки!..
Элиас отмалчивался. Он догадывался, что сейчас последует. И последовало именно то, о чем он догадывался.
— А ведь ты его испугался! — почти воскликнул, и даже с некоторым торжеством почти воскликнул Вольф. — Крещеный, а испугался! Испугался!
Элиас понимал, что Вольфом сейчас движет неосознанное желание отомстить хоть как-то за свое унижение на суде, за все те унижения, которым он частенько подвергался в качестве иудея. Но все же Элиасу сделалось не по себе.
— Судья Гюнтер, у которого этот парнишка живет, тоже, как мне показалось, побаивается его, — сдержанно заметил Франк.
— Но ты побаиваешься вовсе не так, как судья Гюнтер, ты боишься, потому что ты еврей!
— Боже! — Элиасу уже не нравился этот разговор, — Ну да, в парнишке чувствуется что-то такое беспощадное…
— Ха! Беспощадное! Сказал! Этот парень, погоди, подрастет еще немного и будет вспарывать женщинам животы и детям разбивать головы о стены, и глазом не моргнет. И ты это чувствуешь. Да что я говорю! Ты это понимаешь. И ты боишься его. Ты боишься придушить гадину, пока она мала и еще не пришла ей пора жалить. Ты готов заискивать перед ним и ему подобными. Как ты называешь его «парнишкой», небрежно этак, прикрывая этой небрежностью свой нутряной, утробный страх!
