* * *
Вольф все еще жил в своем большом доме, но жилище его было порядком запущено. В сущности, жилым оставался лишь второй этаж, на первом окна и комнаты были заколочены, и темная винтовая лестница вела на второй этаж мимо этих заколоченных дверей и окон.
Вольф обрадовался гостю. Лежал Вольф в своей комнате на низкой широкой кровати. Видно было, что он недомогает, то и дело он кашлял. Рядом с постелью стояла оловянная миска, куда он сплевывал мокроту. В комнате тяжело пахло больным телом.
Элиас присел рядом с кроватью на маленький круглый стул. Слуга, отворивший ему дверь, пошел звать хозяйку. Из этой грустной комнаты больного хотелось поскорее уйти. Ясно было, что Вольф — человек слишком желчный, и потому любые утешения воспримет как нарочитые и даже издевательские. Элиас также догадался, что в этом доме его не накормят ужином; и даже не из скаредности или бедности, а просто чувствовалась какая-то странная замкнутость, затворенность.
Элиас, пытаясь отвлечь и развлечь больного, принялся рассказывать о нескольких тяжбах торговцев, которые ему пришлось сегодня разбирать. Вольф действительно отвлекся от своих болезненных ощущений; когда Элиас вот так спокойно рассказывал ему самые обыденные происшествия, это словно бы возвращало Вольфа к жизни. Теперь даже самое обыденное и скучное казалось ему ценным, ведь это все же была жизнь, а он чувствовал, как болезнь медленно и неотвратимо выталкивает его из жизни. Хотелось вцепиться в отчаянии ногтями и не уходить, не уходить! Но не было ясно, во что же вцепиться…
Дверь быстро открылась и в комнату вбежала четырехлетняя девочка, дочь Вольфа. Она выглядела бойкой и даже красивой, но совсем в ином роде, нежели маленький Андреас. В каждом жесте, в смелом взгляде красивых ярких глаз уже чувствовалась женщина со всеми свойственными женщинам уловками и хитростями, с кокетством и лукавством. Элиасу это не понравилось, с возрастом он начал ценить в женской натуре именно редко встречающиеся чистоту и наивность. Эти свойства пленяли его и в детях.
— Вот моя Алиба, — глухим от кашля голосом выговорил Вольф.
Элиас хотел сказать отцу приятное о дочери, но при этом не хотел лгать, и потому сказал:
— Умница, совсем как большая.
Это было, конечно, правдой; девочка явно была умна женским умом и была и вправду «совсем как большая» взрослая женщина.
Она подбежала к постели отца и остановилась, чуть склонив голову, словно бы оценивая обстановку, поглядывая искоса и почти непроизвольно-кокетливо. Одета она была в розовое платьице из тонкой материи, густые каштановые волосы заплетены в одну толстую косичку.
