— Не говорите мне, дядько, про любовь.
— А чего ж не говорить про любовь? Потом поздно будет.
— Вспомните свою жинку, все знают, какая была у вас к ней любовь…
— Так то к ней, а то к тебе. Разные у человека годы, по-разному он и любовь ценит. Тогда я заглядывался на десятины, теперь на красоту. Ты про детей подумай. Может, я твоя доля!
В ней вспыхнул гнев:
— Не быть вам моей долей!
Но Магазанник пропустил ее слова мимо ушей.
— Ударим, Оксана, по рукам, скажи свое последнее слово.
— Мы ведь не на ярмарке, дядько. Это там торгуются да рядятся. — В глазах Оксаны появилось упрямство.
— Так я тебе противен?
— Я этого не говорила. Бывайте здоровы.
— И знать меня не хочешь?
— Думайте как хотите…
Частые морщины пересекли лоб лесника, а на перекошенном от злобы лице проступили капли пота.
— Дурная и неразумная ты еси! Почему вместо житейских радостей ставишь крест на себе? Для кого и для чего бережешь себя? И королевы так высоко себя не ставили! Ну, скажи, кому это нужно? Гляди, чтоб потом в лихолетье со всей своей святостью не стала моей полюбовницей…
На минуту Оксана окаменела. Потом в глазах ее блеснули молнии.
— Пусть гробовая доска станет тебе полюбовницей!
Она еще успела увидеть, как помертвело, вытянулось, словно дыня, лицо Магазанника, и опрометью кинулась из хаты — в сонное похрюкивание свиней, в сонные вздохи кринок, что выгревались на плетне, в сонный свет солнца, лившийся с деревьев. Тут в самом деле остановилось или умирало время.
Магазанник не попытался догнать ее. Он не мог опомниться и растерянно застыл посреди хаты. Не мог взять в толк: откуда в ней это упрямство, да еще перед лицом такой нужды?! И как с этих нежных уст могут срываться столь неистовые речи? Ох, уж эти мне бабы! Все одним миром мазаны, все пошли от конотопской ведьмы! Магазанник приник к окну. Но со двора в лес убегало не отродье ведьмы, а сама разгневанная красота, а из ее лукошка сыпались наземь грибы.
«Рассыпай, рассыпай! Только что ты зимой будешь делать?»
Гнев так же внезапно отпустил Магазанника, как и охватил. А на смену пришли горькая жалость, сожаление о том недосягаемом, что жило совсем рядом, но сторонилось и боялось его. Неужели так и не познает он того дива, что приносит истинная краса? Неужели вместо святости любви его ждут лишь греховные утехи?
Падал и не падал первый снег, курилась и не курилась земля, напоминая спутанную дымчатую пряжу осеннего вечера. И дальние деревья казались лоскутьями осеннего вечернего неба.
