— Горюшко ты мое, — понемногу отходит Оксана, крепко целует сынишку, с неутихшей болью и неугасшими воспоминаниями спешит прочь от немилосердного татарского брода.
Дома Оксана загоняет сына и Стаха на просторную печь, сует сухое белье, поит горячим чаем с малиной и земляникой, досыта кормит и, уложив Ми-колку, отжимает мокрую одежду.
— А это что? — спрашивает удивленно, разглядывая кое-как схваченный нитками лоскут рыбацкой сети.
— Сорочка нижняя, — улыбается Стах. — Я ее из бредня сшил.
— Для чего она тебе?
— Чтоб рыбой и нашими бродами пахло.
— Чудеса, — пожимает плечами Оксана и принимается за стирку.
Стах молча следит за вдовой, молча палит едкий самосад да иногда хмыкает что-то под нос, отвечая своим мыслям.
— Стах, не пора ли спать?
— Ушел мой сон на броды… А ты слышишь, как ваша хата гудит?
— Сухое дерево, вот и ловит все ветры и даже волну с брода. Как там хлопец? — подходит к сыну, поправляет ряднину. — Вроде не горит огнем.
— Это я горю огнем, — вырывается у Стаха.
— Правда? — пугается вдова.
Стах невесело усмехается.
— Да нет, это я от табака, что ты взяла у Гримичей. Ну и забористый! О, слышишь, вроде гром раздался.
— Это лед на броде. Скоро весна. Само счастье послало тебя, — снова со страхом возвращается к нынешнему происшествию. — И как ты, Сташек, не побоялся в воду кинуться?
— Надо ж было хлопца спасать.
— Чем только я тебя отблагодарю!
— Спасибо, Оксаночка.
— Не называй меня так, — вздрогнула она.
— Почему?
— Только мама и Ярослав так меня звали.
В хате надолго водворяется молчание. Стах, накурившись, как будто заснул. Оксана погасила свет и прилегла возле Миколки. Он улыбался во сне. И каким тяжелым ни был сегодняшний день, Оксана сразу, словно в воду, погрузилась в сон. Проснувшись, она растерялась: недалеко от нее, примостившись у окна, сидел уже одетый Стах.
— Ты что? — спросила пугливо.
— Ничего. Месяц взошел у твоего окна, вот и гляжу. — Он посмотрел на нее с той безнадежностью, в которой, запрятанные далеко вглубь, таились искорки надежды.
Она отвела глаза и спросила, лишь бы спросить:
— Почему не спишь?
— Я ведь говорил: ушел мой сон на броды. Слышишь, как звонит в свои колокола?
— Весна… Как Владимир?
— Ни разу не кашлянул.
— А сердце у меня что-то так болит…
Стах тряхнул взъерошенным чубом и сказал не го Оксане, не то обращаясь к кому-то еще:
— А сердце и должно болеть — и за себя, и за других, если ты человек, а не жадная утроба, которая и не знает уже, что еще пихать в себя, вот как Магазанник пихает…
